Владимир Гофман - Персиковый сад (сборник)

Остальные молчали в ожидании, зная, что этим дело не кончится, иначе старуха не устроила бы такой «совет в Филях».

– Конечно, хорошо, – пробасила Изольда Петровна. – Еще бы! Я давно думала об этом. Но не хватало средств… А вам, разумеется, не до того, своих забот хватает.

Старший зять вскочил, уронив стул.

– Вы же знаете, что дела фирмы…

– Знаю, – оборвала его Изольда Петровна. – Знаю. Сядь. Чего стулья-то ломать? Вчера я съездила в мастерскую, где памятники изготавливают, и все узнала. «Каменный гость»…

– Что «каменный гость»? – заморгал сын.

– «Каменный гость» – так мастерская называется, – пояснила Кузнечикова. – Там делают памятники.

– Понятно.

– Ну, раз вам понятно, так извольте по три тысячи с каждой семьи.

Повисла пауза.

– А зачем по три тысячи? – Голос старшей дочери предательски дрогнул.

– Да, действительно, – поддержал ее зять, – зачем?

– Затем! – отрезала Изольда Петровна и замолчала на некоторое время. – Затем, что моей премии на черный гранит не хватает.

– A-а, – протянул сын с кислой улыбкой.

– Может, тогда из мраморной крошки? – робко вставил старший зять.

Изольда Петровна громко отхлебнула из чашки с фиолетовыми цветами остывшего чая.

– Из крошки мы тебе поставим, – сказала она, не глядя на зятя, и продолжила:

– Надеюсь, вы меня поддержите.

Семейные пары молча переглянулись.

Последняя фраза матери прозвучала двусмысленно. Было непонятно, в чем требовалась поддержка: то ли в сборе средств на памятник из черного гранита, то ли в грядущей установке памятника из мраморной крошки пока еще здравствующему мужу старшей дочери?

– И вот что, – добавила Кузнечикова. – На памятнике будут две фотографии.

– Кто же еще? – осторожно поинтересовался сын. – Папа?

Изольда Петровна посмотрела на своего отпрыска с чувством глубокой жалости, как на тяжелобольного.

– Нет, – вздохнула она. – Где находится могила вашего отца, я не знаю и знать не хочу! Этот человек погубил мою молодость…

Собравшиеся с обреченным видом уставились на скатерть, ожидая, что старуха, по обыкновению, начнет повествовать о тяготах прежней жизни со сбежавшим и почившим вдали от семейства Кузнечиковым. Но на сей раз она удержалась от воспоминаний.

– На памятнике буду я! – в полной тишине заявила Изольда Петровна.

Старшая дочь поперхнулась и закашлялась. Муж добросовестно и, кажется, не без удовольствия замолотил ее по спине. Первым пришел в себя младший зять:

– Но, мама… э-э… Изольда Петровна, вы же это… живы… к счастью!

– Вот именно, жива. – Глаза бесстрашной старухи молодо сверкнули за стеклами очков. – Жива, и неизвестно еще, кто… – Она не договорила и выразительно посмотрела на старшего зятя. – Имею основания предполагать, что после моей смерти вы не поместите на памятник мою фотографию.

За столом произошло оживление.

– Да что вы!.. Как можно, мама!.. Почему?.. Да мы…

– Тихо! – От голоса Изольды Петровны в серванте вздрогнул хрусталь. – Могу я иметь свое мнение? Вам же некогда. – Старуха опять посмотрела на старшего зятя. – Дела фирмы и т. п. Это раз. Кроме того, я сама хочу выбрать портрет, а то у вас хватит ума дать мое фото в старости. Это два. И наконец, надо же мне увидеть, как я буду выглядеть на граните, и убедиться, что памятник установят правильно, чтобы он хорошо смотрелся с дороги? Это три. Возражений нет?

Возражений не было.

Через несколько месяцев готовый памятник привезли на кладбище. Два мужика с пропитыми лицами, рабочие мастерской «Каменный гость», по очереди крича «вира» и «майна», установили гранитную глыбу, не уступающую по тяжести истукану с острова Пасхи, рядом с могильным холмиком, на месте скромного соснового креста с табличкой, извещавшей, что здесь покоится прах мамы Изольды Петровны.

Все семейство при этом присутствовало. Сама Кузнечикова сидела на скамейке у могилы напротив и, пощипывая усы, наблюдала за действиями рабочих. Наконец все было готово, и один из них снял с лицевой стороны памятника защитную пленку.

Все так и ахнули!

Гранитная плита размером 60 х 140 в вялых лучах осеннего солнца тускло отливала антрацитом. Сверху была помещена фотография почившей в Бозе мамы и бабушки, востроносенькой старушки в платке, завязанном под подбородком; сбоку, как положено, указаны фамилия, имя, отчество, даты жизни и смерти. Ниже – портрет цветущей дамы лет тридцати в легкомысленной шляпке с огромным бантом. Надпись же гласила, что это Кузнечикова Изольда Петровна, 1930-20… Тут было оставлено место для двух цифр скорбного года, которому суждено было завершить земной путь чудо-женщины.

Молчание затянулось. Бедные родственники стояли, потупив взор в землю. По земле бегали муравьи. Один из рабочих вдруг узнал в сидящей на скамейке старухе молодую даму с портрета на памятнике, потряс головой, потом вытянул к фотографии грязный палец и замычал что-то нечленораздельное. Другой покрутил пальцем у виска, пробормотал: «Ну, дают!» – и потащил товарища к машине.

Изольда Петровна, прищурившись, глядела на памятник.

– Что ж, – наконец вынесла она довольным голосом короткое резюме. – Неплохо. – Затем указала на свою фотографию и добавила: – Эту заклеить. Пока.

В дверь позвонили. Сначала один раз, потом, как-то неуверенно, другой. Лешка Карман, матерясь, поднялся с дивана и пошел открывать. На кухне уже возилась соседка. Через разрисованное немыслимыми красками, треснутое посередине дверное стекло врывались яркие солнечные лучи, вычерчивая на полу веселые узоры.

«Кого еще там принесло?» – недоумевал Лешка, в глубине души надеясь, что это не милиция.

За дверью стоял Михалыч, нищий из вокзальной подземки. Он был одет в красную спортивную куртку с разорванным рукавом и ярко-синие спортивные же брюки из плащовки с белыми, по-генеральски широкими лампасами. На затылке чудом держалась зеленая вязаная шапочка. Устойчивый аромат «Окского» заполнял все пространство лестничной клетки.

– Здорово, Алексей Петрович, – моргая красными глазами, сказал Михалыч бодрым голосом и протянул Лешке руку. – Мир дому сему, а мое вам с кисточкой!

– Обойдешься, – огрызнулся тот и, не протягивая руки, пропустил нищего в прихожую. – Чего приперся? Выпивки у меня нет.

– Потолковать надо, Леша.

Михалыч стянул с головы шапочку и смял ее в руке.

– Ну, проходи, коли потолковать. Только о чем мне с тобой толковать-то, вроде не пересекаемся?

Настроение у Кармана было хуже некуда. Вчера день не задался: не «нащипал» почти ничего, а вечером продулся «в храп» и потому как лег спать злым, так злым и проснулся.

Они прошли в комнату. Стола у Лешки не было. Вся обстановка состояла из старого, видавшего виды дивана, двух стульев и рахитичного кактуса на подоконнике. Его хозяин поливал пивом, проводя, как он говорил, научный эксперимент: способен ли цветок заболеть алкоголизмом? Эксперимент, по всей видимости, давал положительные результаты. К стене над диваном была косо приколота булавкой бумажная иконка Божьей Матери. На полу стояла пепельница в виде русалки, полная окурков. Михалыч примостился на краешке стула, а Карман развалился на диване. Закурили.