Андрей Войницкий - Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

— На колени, чурка!

Кто-то врезал Горику по ноге, и он упал на колени.

— Ну что, пацаны, опустим черножопого?

— Бля, Сиська, сейчас тебя будут ебать в жопу!

— Я ебал туда лезть, он же обосрался!

— Кузя, ты первый, это твое дело!

— Ни хуя! Он же в говне весь! Иди ты!

— А что ты стрелки переводишь, Кузьма! А как на зоне петухов опускают, думаешь, они там не в говне?

— Надо за базар отвечать. Сам сказал, опустим, никто за язык не тянул.

— А может, что-то другое ему сделаем? Может, замочим?

— Ни хуя. Сесть можно.

— Да кому он нужен, чтоб из-за него дело открывать. Он же бомж, чурка. Замочим и спрячем в подвале.

— А давайте ему яйца отрежем!

— Чем? Пальцем? У тебя нож есть?

— Ни хуя, пацаны! Его надо выебать. Кузя, ты первый!

— Я ебал туда лезть.

— Придумал! Придумал, пацаны! Давайте его в рот выебем, там не так воняет!

— А что, точно!

— Кузя, завафли хачика!

Идея понравилась всем, кроме Горика. Кузя никак не решался, и его подстрекали все настойчивей. Горик надеялся, что они перессорятся.

— А если он кусаться начнет? — спросил Кузя опасливо.

— Мы его тогда вообще убьем, — ответил за всех Несмешной.

— Не ссы, — сказал Друг. — Мы ему уже все зубы повыбивали. Какое кусаться — он сказать ничего не может.

— У меня не встанет, — возразил Кузя, — он же не баба.

— А картинки ты на хуй взял? — сказал Мамай. — Отойди, вздрочни, мы его подержим.

Горик пытался что-то увидеть из-под опухоли на глазу, но видел только чью-то ногу.

Кто-то дважды ударил его по голове.

— Помнишь, Сиська, как ты меня на хуй послал? — звенел разъяренный голос Дудника. — Помнишь, сука толстая? А я тебя предупреждал!

— Дудка, успокойся, — сказал Мамай веско.

Дудник замолчал и перестал бить.

Все оживились. Горика чуть приподняли, заломали руки и схватили сзади за волосы.

— Давай, Кузьма, порви его!

— Сейчас, ты Сиська, станешь женщиной!

Из-за огромных синяков под глазами Горик смутно различал только верхний край дверного косяка, перед собой же не видел ничего. Что-то прикоснулось к его губам, пытаясь пробиться внутрь. Горик понял, что это и крепче сжал губы.

— Давай, петушара, соси, бля! Хорошо соси, с языком!

Его стали бить сверху по голове. Горик уже не чувствовал себя человеком — он был животное, которое пытают, кусок боли и ужаса. Он не мог говорить, только мычать, стонать, отхаркивать, и он умолял бы их прекратить, если б мог.

Ему кричали: «Соси!» и били по голове, а он крепче сжимал зубы. После каждой новой вспышки боли он понимал, что надо что-то делать, пока он еще в сознании, пока его не забили до смерти.

Он разлепил губы. Головка члена была небольшая и мягкая. Горику даже не было особенно противно, он чувствовал только соленый вкус своей крови.

— Опа! Сосет, пацаны!

— Давай, Сисечка! Хорошо поработаешь, и мы тебя отпустим!

— Кузя, я думал у тебя больше!

— Не пизди! Он не встал до конца!

— Я следующий, пацаны!

— Без базара, Дудка! Иди, чисть зубы!

Вероятно, у Горика хорошо получалось, потому что кусок мяса во рту начал твердеть. Горик улучил момент, выбрал место и резко намертво сжал челюсти.

Кузя заорал. Кто ударил Горика сверху по затылку, он вывернулся, освободил одну руку, и, прикрываясь нею, упал на землю, не разжимая зубов. Девяностокилограммовая, визжащая как свинья туша повалилась на него сверху. Горик тянул мясо на себя, пытаясь отгрызть кусок. Рот заполнился кровью. Горика неточно били ногами, наконец, кто-то начал просовывать ему в рот пальцы, чтобы разжать челюсти, кто-то еще тянул за волосы, кто-то полез к шее… Горик не отпускал.

Кричали все, но громче всех Кузя. Он выл на разные лады как сирена сигнализации.

— Да отодвинь ты его, блядь!

— Кузя, не дергайся!

— Ебни его по зубам!

— Бля, пиздец! Ну пиздец!

Горик чувствовал, что еще чуть-чуть, и он таки откусит.

Кто-то настойчиво ломился в дверь, вероятно уже давно. Горик позволил разжать себе челюсти и сплюнул длинную струйку крови. Скулящий как щенок Кузя куда-то пропал вместе с остатками своего органа. Горик почувствовал себя счастливым.

— Съебываться надо! — раздался перепуганный голос Дудника.

В дверь бешено колотили.

— Открывайте немедленно! — кричал истеричный женский голос. — Что там происходит!

Наверное, первым побежал Дудник, Горик не видел. Щелкнул замок, послышался быстрый топот многих ног.

— Вы куда! — кричал женский голос. — Стоять! Стойте! Ах, ты еще драться! Назад! Несмешной, я тебя узнала!

Горик поднял голову и смог кое-что рассмотреть. На пороге стояла биологичка Ириска. Все кроме Кузи уже убежали.

— Кузин, что с тобой?

Кузя плакал как ребенок. У него было красное, перекошенное от боли лицо. Родинка набухла и потемнела, как пулевое отверстие.

— Кузин?!

Руками он прикрывал пах. Когда Ириска подошла ближе, Кузя побежал к выходу. Ириска преградила путь как гандбольный вратарь, растопырив конечности. Кузя с воем оттолкнул ее и скрылся в дверном проеме. Ириска обернулась и увидела Горика.

— Господи, кровь… Хаширян, что с тобой?.. Вы подрались, да? С Кузиным?

Горик не отвечал. Голова болела адски, но ходить он, похоже, мог.

— Подожди, — сказала Ириска растерянно. — Сиди спокойно… Я сейчас… Сейчас кого-то позову… Надо в медпункт… Скорую вызвать… — она заметила, что доска и учительский стол забрызганы кровью, заметила кровавый след там где бежал Кузя. — О Господи… — пробормотала она. — Что здесь было?.. Я сейчас…

И она убежала. Горик поднялся, сплюнул новый ручеек крови и посидел немного на полу. Потом встал, доковылял до вешалки, взял куртку и накинул на голову капюшон. Надо идти, подумал он с маниакальным упорством. Очень болела нога, но терпеть было можно. Надо куда-то идти.

На лестнице и в коридорах Горик никого не встретил. Он долго выглядывал через окно второго этажа — не поджидает ли его кто в конце школьного двора или на спортивных площадках. Не увидел никого. Может потому, что плохо видел.

Охранника внизу тоже не оказалось. Все вокруг будто вымерло.

На улице стремительно темнело — или это стремительно темнело у Горика перед глазами? Шел мелкий холодный дождик. Горик поковылял быстро, даже пытался бежать, опасаясь, как бы его не заметили откуда-то Мамай, Несмешной и другие. Наконец переулками он вышел на широкий абсолютно безлюдный тротуар. Он откинул капюшон, задрал голову, и холодная вода полетела на вспухшее окровавленное лицо. Мимо пронеслась иномарка.

Как всегда нужно было куда-то идти и как всегда идти было некуда.

— Умрет еще, — сказал отец тихо.

— Оклемается, — ответила мать.

Горик не знал какой сейчас день. Он сутками отлеживался на раскладушке. Вставал только чтобы поесть и сходить в туалет. Каждое путешествие до туалета или кухни было тяжким трудом. На лбу выступал пот, и часто его после этого тошнило. На месте лица Горик ощущал кусок мяса, постоянно ноющий тупой болью. В зеркало он не смотрел.