Диана Виньковецкая - По ту сторону воспитания

Александра Исаевича я там не встретила ни одного разу, однако Серёжа Довлатов создавал легенду, что я возлюбленная Солженицына, то ли делая Исаевичу комплимент, то ли приравнивая его к себе по заинтересованности земным и спуская с небес безгрешности.

После двух летних лагерей, проведённых Даничкой среди русского языка, он укрепил свой язык, который с тех пор у него не улетучивается. А после визитов Юза Алешковского обогатился и не улетучивается его подпольный словарный запас, заложенный Костей Кузьминским.

Наступили времена, когда Даничка звонил мне из школы, и по телефону всегда разговаривал только по–русски. Я его даже спросила:

— Ты не боишься, что тебя будут дразнить «коми»?

— Что ты, мама, они все мне завидуют, что я говорю на другом языке! Я специально говорю по–русски.

Дожили до того, что говорить на русском языке стало престижно, а знание его стало приносить пользу.

Даничка рассказал, как однажды он ехал в трамвае с приятелями и на скамейке сидели две русские тётки и осуждающе на них смотрели.

— Мама, только русские так могут смотреть! Одна говорит другой, думая что никто не понимает по–русски:

«Посмотри, Фаня, на этих американских подростков, какие они некультурные, нечёсаные, плохо одетые, на всех шапки задом наперёд. А черномазый‑то распустил какие лохмы! Эти черномазые такие нахалы… и вся американская молодёжь.»

— А вы, бабушки, на себя посмотрите! Вы такие красивые! — громко произнёс Даничка. Бабки онемели, а Даничка с парнями вышел из трамвая.

У меня и самой было несколько подобных ситуаций, когда я была на месте бабок и открывала рот, думая, что меня никто не понимает. Даничка мне запрещал «смотреть на людей по–русски», как он выражался, и говорить гадости про американских людей в их присутствии, даже если они ничего не понимают по–русски. Часто хотелось, но в присутствии своих детей я не могла себе позволить такой роскоши.

Одним из первых нормальных заработков Данички было запаковывание людям продуктов в магазине. Среди покупателей были русские, не знающие по–английски, и Даничка для них переводил, знакомился с привычками и взглядами. Менеджер повысил Даничке зарплату за привлечение покупателей в магазин. И хотя русский язык не стал для Данички языком самовыражения, но оказался большим подспорьем в жизни.

Лёниным детям Боре и Эле пришлось сложнее с сохранением русского: не было твёрдой руки в обучении русскому языку, дружбу с Солженицыным они не водили, и дети достались мне необученными. Русский язык у них начисто улетучился. Я с ними говорю по–русски, а они отвечают по–английски. Решили всё‑таки сохранить крохи и остатки русского языка и отдали их на обучение. Два раза в неделю я начала возить их к одной учительнице, которую кто— то порекомендовал, наверно, не занимаясь у неё.

Все помнят советскую школу вместе с учителями и методами их обучения? И позор, когда тебя выставляют перед всеми и ругают, и унижают. Или «ставят в пример» — тебя все возненавидят. Сравнивать можно только с «идеей», а не с конкретным человеком, так говорили философы задолго до рождения советской школы, но в нас такую развивали зависть и ненависть к людям, что мне так и не избавиться ни от того, ни от другого. Всё сваливаю на воспитание.

Ребятам попалась дурная советская учительница, давала какие‑то немыслимые задания, какие‑то падежи, склонения, залоги, не восхищалась их успехами, и они наотрез отказались к ней ездить. Я не настаивала.

— Что же это они у вас по–русски не говорят? — спрашивали меня.

— Не хотят.

— А вы что, не можете их заставить?

— Могу, но не хочу.

— Почему же?

Выученными скверными словами, запятыми, точками, падежами — совершенным русским языком они пошлют меня на три точки, на любую букву в любой бемоли, красиво играя на пианино и говоря о возвышенном в искусстве.

Моя собеседница плохо на меня посмотрела.

Дети так и остались необученными.

Простите меня, мои свободные художники!

Боря, самый младший из «союзников борьбы со взрослыми», отстаивал свою волю и независимость и дома, среди братьев, и в школе, среди учеников. Если дома он получал от братьев на орехи, то в школе не все могли давать сдачу, и он превысил дозволенные лимиты — дрался больше, чем полагалось, и на него поступили жалобы. Я ему честно сказала, что мне тоже часто хочется побить кого‑нибудь, но я сдерживаюсь — таковы условия существования человека в обществе. Каждый человек внутри себя должен бороться с «априорной злонамеренностью человеческой природы», как считает великий философ Иммануил Кант, и потому люди находятся в обществе под влиянием морали, которую придумали в течении многих веков. Существует целый список добродетелей и пороков. Боря выслушал меня внимательно и решил, что у него есть поддержка в лице меня и Канта, и на следующий день побил ещё двух человек. Его выгнали из школы, а нас вызвали к директору.

Директором школы оказалась красивая женщина и, как мне показалось, симпатизирующая Бориному независимому поведению — она была чёрная, «африкэн–америкэн», и чтобы добраться до такого большого поста, видно, ей самой пришлось хорошо подраться и потолкаться. Чего вообще не приходится выносить?!

Во время визита она сказала, что школа обязывает Борю пройти курс психологических исследований и тестов. (Это такое американское наказание для детей и родителей.)

У Бори будут проверять корни зарождающихся агрессивных инстинктов, влияние родителей на произрастание этих корней — не подвергали ли его сексуальным насилиям? Какие сны видит Боря? Квадраты или кольца?

У школ есть своя сеть психологов, социологов, целый центр советов и консультаций, последователей великих психологов Юнга, Фрёйда, Адлера, которые устанавливают, подходишь ли ты под нормы для людей. У каждой корпорации, у каждой профессии есть свои тесты для исследования происхождения дерзкой независимости и приведения врождённой человеческой природы в нормальное русло. В Америке можно наблюдать, как популярна наука психология, и хотя часто в психологи стремятся самые непсихологические люди, но, начиная исследовать слабые места чужой психики, они укрепляют свои собственные. Кажется, Боре и попался один из таких укрепителей.

На приёме мы увидели молодого Психолога с усами и неподвижными глазами, ничем не выделяющегося чиновника из конторы.

Как он может справиться с нашими архаровцами? — подумала я. Только если у него самого депрессия.

После стандартных вопросов Психолог приступил к изучению Бориной психики. Начал он с проверки памяти.

Он достал из папки картинку, на которой нарисован пейзаж с деревьями и домом, молча посмотрел на часы, быстро спрятал картинку под стол и, подождав по часам пять минут, спросил: