Владимир Ладченко - Светлые аллеи (сборник)

Через месяц по объявлению приехали радостные родственники (а Петины телеграммы до них не дошли, что потом трактовалось, как злой умысел со стороны нашего героя) Но когда они увидели, что осталось в квартире, их радость сильно поутихла.

И вскоре состоялся суд. Можно сказать, Петин бенефис. И как он не напирал на то, что была устная договорённость на передачу имущества, суд этого не учёл. Какая ещё может быть договоренность во сне, да ещё с умершим человеком? Кто это может подтвердить? Адвокат в перерывах называл Петю идиотом и призывал помалкивать в тряпочку. Но Петя тупо стоял на своём. Восторженно давали убийственные показания и обличали его пальцем соседи дяди Пани. Откуда-то выплыли мутные сведения о взятке, которую Петя дал в БТИ, пытаясь незаконно приватизировать дядину квартиру. А об этом даже я — автор, придумавший этот рассказ, не догадывался. В общем дали Петру Геннадьевичу Кулебякину три года плюс конфискация, что тоже огромный минус.

Так что на данный момент Петя, как зверь в клетке, сидит за решёткой, делает себе малохудожественные наколки и обживает новый быт. А по ночам плачет, вспоминая быт старый. И есть у него среди прочих одна мечта. Чтобы к нему во сне опять пришёл дядя Паня. Уж он ему тогда выскажет! Уж он ему тогда набьет! Но дядя Паня во сне благоразумно не показывается. Дураков и на том свете нет.

Единственное чудо, которое может произойти в новогоднюю ночь — это, что ты не напьешься к 11 часам. Но, увы, чудес на свете не бывает.

Приходит также пьяный до изнеможения Дед — Мороз с пожилой и толстожопой Снегурочкой, годящейся ему в матери. Борода у старика съехала на ухо. Её белый цвет приятно оживляют вкрапления винегрета. Мешок уже полупустой, но и из-за него Деда-Мороза заносит.

— И где тут у вас туалет? — первым делом озабоченно говорит Снегурочка, судорожно притопывая красными сапогами. Сказка сразу кончается.

— Как детишек зовут? А то листочек, блядь, потерялся — шепчет Дед-Мороз.

Вы говорите. Дети испуганно жмутся к жене и таращат глаза. Дед-Мороз, издавая улыбку, усталым басом декламирует дежурный стишок и дарит хрустящие целлофаном подарки. В это время из туалета под торжественную увертюру ниспадающей воды появляется повеселевшая дура-Снегурочка и, не разобравшись, сипло кричит:

— Дед-Мороз! Палыч! Иттиттвою мать, пляши!

— Падла! — злобно шепчет Дед-Мороз и из последних сил делает попытку танца. Дети визжат от счастья.

Потом вы отводите сказочный дуэт на кухню и наливаете.

— Не могу, Колян! — прижимает руку к красной со звездами груди Дед-Мороз. — Ещё три адреса. Хлобыстюк вообще на седьмом этаже живёт без лифта. А Гуськова аж за переездом. Боюсь, не дойду. Замёрзну где-нибудь в сугробах. Анекдот будет. Дед-Мороз и замёрз! Не могу!

А Снегурочка может. После подлых уговоров выпивает и Дед-Мороз, занюхивает бородой, в неё же сморкается и, сокрушаясь, выговаривает Снегурочке:

— Гертруда Васильевна, внученька, если ещё раз крикнешь «Пляши», я тебя в детдом сдам. А то нашла Рудольфа Нуриева. Я же не железный. Весь день на морозе. Тем более после вчерашнего гриппа.

Снегурочка молчит и, сердито сопя, закусывает салатом, потом закуривает и они уходят, едва не забыв мешок.

Какую-то ахинею несёт президент. Бьют куранты. Нужно загадывать желание. Я с опаской прислушиваюсь к себе — так и есть, никаких желаний. Только желание выпить ещё. Я выпиваю и моё загаданное желание блестяще исполняется в первые же секунды Нового Года. Вот это сервис!

Хороший это всё-таки праздник. С ёлкой.

Страшной зимой прошлого года, когда на лету замерзали птицы, ангелы и самолёты, а остальные замерзали на ходу, я по мужской жадности встречался сразу с тремя женщинами. Я был, как волк, который всегда кусает больше, чем может проглотить. Подробно описывать внешность этих женщин я не буду — это займёт слишком много ругательств. Хотя одна из них была довольно симпатична, но, увы, была, десять лет или 50 килограммов тому назад. Сейчас она превратилась в сгусток прогорклого целлюлита и могла вдохновить только людоеда или тренера по борьбе сумо. Ко всему она крепко закладывала за декольте. Видимо, ей не хватало удовольствий в жизни, а удовольствия, которые ей приносил я, как любовник, были сомнительны. Облик двух других, как я уже докладывал, был довольно специфичен, проблематичен и даже безнадёжен. Их поезда ушли, и они, не сумев пройти фейс-контроль, на них так и не попали. Знаете, такая негромкая некрасота, которая погубит мир. Так что, моё самолюбие, когда я с ними спал, тосковало. Секс с ними был для меня мучителен и неизбежен. Но их было легче трахать, чем слушать. Глупость, помножённая на самоуважение, даёт чудовищный результат и рождает монстров. Конечно, что касается своей глупости, я им мог бы дать сто очков вперёд— ведь я был старше и опытнее по этой части. Но я хотя бы понимал, что бестолков и не очень умён и поэтому прятался за молчаливостью. Молчаливость — это как окопчик, защищающий окружающих от меня. Да и человек я — грустящий. А глупость грустного человека не так очевидна, как весёлого.

Вы можете меня спросить, что же ты, дурачина, на них ночевал? Что ж, спрашивайте. Воля ваша. Я и сам об этом довольно долго думал и наконец пришёл к выводу, что не знаю этого. Просто живу по солдатскому принципу — ни от чего и ни от кого не отказываться. Тем более, что своей территории я не имел. И я не донжуан, который соблазняет автоматически и, не тревожась, живёт по принципу «будет день, будет и пися». Так что любовью здесь и не пахло. Я об них не тужил. А пахло здесь блудом — самым здоровым проявлением нездоровой человеческой натуры. И ещё моей половой невзыскательностью.

По странной прихоти случайного они все носили одно имя — Татьяна. Чтобы их как-то различать в голове, я называл их просто — Разведёнка, Вековуха и Шнобель, она же Безутешная вдова, она же Вдова утешившаяся.

Но три женщины — это много. Я сразу понял, что для меня это чересчур. Давал о себе знать возраст, я ведь уже не мальчик. И дело было не в потенции, при разумном планировании и экономии её ещё хватало. Дело в моей куриной памяти, а, доступней говоря, в склерозе. Склероз — это такое состояние отсутствия памяти, когда ненужное помнишь, а нужное забываешь. Он у меня в принципе с детства этот склероз. Рассеянный я очень, как сапёр после того, как он наступил на мину. Вот он шёл, наступил и рассеялся.

А запутаться в географиях их эрогенных мест, позах, в которых они любят, чтобы их употребляли и в ещё десятках нюансов было не мудрено.

Судите сами. Одна была мазохисткой и обожала, когда её щипали и что-то ей выкручивали, а потом опять вкручивали на место. С ней всё должно быть грубо и размашисто, с матом, угрозами, кулаками под нос и криками. Только так её можно расшевелить. Поцелуи же у неё вызывали омерзение. Я напрягал свои слабые садистские наклонности и тонкие руки, а она требовала, — Сильнее! Представь что ты меня ненавидишь!