Вячеслав Куприянов - Орден полярной звезды

— Это вам что-нибудь напоминает? — Основатель еще постоял на носках, припоминая, откуда ему знакома эта картина, наконец предположил:

— Как у Ван Гога!

— Именно, как у Ван Гога! — обрадовался надзиратель, выбивая трубку о каблук своего сапога: — Мы в свое время обратились к правительству Франции с просьбой выдать нам этого Ван Гога. Он как-то изобразил довольно старые ботинки и стал от этого знаменит. Мы подумали, было бы справедливо для истории, если бы он запечатлел достойно мои новые сапоги. Однако правительство Франции ответило нам отказом, дескать, не располагают информацией о местонахождении некоего Ван Гога! Какие малокультурные люди! А у нас даже тюремный двор — произведение искусства!

Он помог собеседнику спуститься с табурета, и только тут заметил, что тот хромает.

— Жаль, что вы хромаете, а то бы мы вас хоть сейчас вывели на прогулку. Там бы вы и с Ван Гогом познакомились, он же все равно к нам попал, это естественно, ведь художники недаром любят изображать собственное лицо в безликой толпе. Но у нас и сама толпа не безликая, хотя, если понадобится, все будут хромать, как и вы, в этом не слабость, а соборная нравственность замкнутого коллектива. Еще замечу, маршируют-то одинаково, а хромает каждый по-своему. Мы иногда запускаем коллективную хромоту, чтобы при ее помощи замерить параметры подземных атомных испытаний, которые проводит наш противник неизвестно где. Вы знаете, что такое атом?

— Как же не знать, — возмутился ученый, — я же построил непротиворечивую теорию восстановления бывшего тела уже истлевшего человека по тоскующим атомам…

— Тоскующий атом — это не наш атом, — перебил его надзиратель, — хотя мы найдем возможность и его развеселить. Наш атом — это неисчерпаемое оружие, которое хорошо еще и тем, что совсем не ржавеет. Создатель этого оружия работает как раз в камере напротив. Это даже не камера, а свинцовый саркофаг, это на тот случай, если наш атомщик просчитается, и взрыв произойдет прямо в камере. Тюрьма при этом даже не пострадает. Считаю нужным вам сообщить, что и над вами потолок свинцовый, так что, если вам вдруг заблагорассудится при помощи вами начертанной ракеты выйти за положенные вам пределы, в лучшем случае вы попадете в саркофаг над вашей камерой.

— Но я и не собираюсь лететь в космос из моей камеры! Я вообще не уверен, доживу ли я сам до осуществления моих проектов.

— Доживете! У нас здесь хорошие специалисты по целесообразному продлению творческой жизни. Или доживет отдельная от вас мыслящая часть. Что же до полета в космос, то в космос вы, быть может, и не собираетесь, кто знает, что там, а вот в другую страну перелететь, почему бы нет? Вы же знаете географию! А что есть ваше изобретение как не подготовка массового перелета целого народа из отдельно взятой страны да в теплое местечко! Гуси-лебеди, тю-тю! Что вы так укоризненно на меня смотрите? Вы еще сами не ведаете, что вам может прийти в голову, как только ваша модель заработает. Вам же все хочется испытать, а нам все предупредить нужно. Думаете, нам с атомщиком легко? Ну, создаст он нам оружие массового поражения, чтобы мир во всем мире укрепить окончательно. Но он же после этого может ввязаться в борьбу за права человека! Это что же, чтобы каждый, кому не лень, мог на эту бомбу права иметь? Одно дело — дураков бомбой окоротить, а как дураки тебе под нос эту же самую бомбу? Чудовищно!

Основатель глянул в свой свинцовый потолок и почувствовал, как это чудовищно, но еще сильнее заныла в нем тоска по своим выкладкам и чертежам, чтобы никто ему не мешал обозначать корявыми значками свои воздушные грезы. Надзиратель, кажется, уловил сквозь дым своей трубки эту воздушную тоску, поднялся из-за стола и с воодушевлением произнес:

— Ну так с Богом! Нас всех ждут дела. А как, кстати, по поводу Бога? Поможет ли ваша ракета окончательно разоблачить его очевидное отсутствие?

— С Богом? — растерялся вычислитель. — Лаплас не нуждался в этой гипотезе, где там у меня копошатся уравнения Лапласа… Есть, правда, мнимые величины, корни из пустоты… С другой стороны, есть бесконечно малые величины, значит, возможны бесконечно далекие, или бесконечно высокие, это уж точно за пределами нашей тюрьмы…

— Смотрите у меня. Я полагаю, вам самому придется осуществлять ваш безумный проект, так что, если наткнетесь на Бога, можете не возвращаться! А цикорий пейте, он смягчает нрав и продляет жизнь, — надзиратель забрал свою пустую кружку, вышел и замкнул за собой тяжелую железную дверь.

Шло время, он думал, чертил, ставил опыты, воспитывал учеников. Читал популярные лекции: для политических — космополитизм космоса, для уголовников — космос в законе, для надзирателей — как охранять границы вселенной.

Его старательно контролировали особисты. Если кто-то из уголовников не мог пересказать лекцию, то Основатель был обязан прочитать ее в более кратком и более доступном виде. Иначе с политическими, в связи с расширением вселенной они требовали того же количества слов, но в более затяжной период, они же настаивали на том, чтобы на этот период были сокращены сроки их заключения. Особисты поддерживали это требование, ибо таким образом политические ускоренно переходили в разряд уголовников, а это благотворно влияло на мировое общественное мнение.

Надзиратели забрасывали вопросами, когда наконец можно будет выйти на границы вселенной, установить там контрольно-пропускные пункты и натянуть колючую проволоку через небесные сферы. Много спорили о наличии братьев по разуму: или их вообще нет, или в тюрьмах на других планетах такая хорошая охрана, что побег на нашу Землю практически невозможен.

Особисты опасались массового побега с лекций при помощи чертежей и схем, их пугала даже возможность свернуть чертеж в трубку, а это уже оружие. Однако ничего предосудительного не происходило, и Основателя уже начали подозревать, что все его расчеты ничего не стоят, что у него так ничто и никогда не полетит и не взорвется. Тогда он сам предложил устроить в тюремном дворе фейерверк и очень воодушевился, когда это ему разрешили. Он стал готовить потешный космический флот к запуску. Заключенные прильнули к окнам камер, а для персонала была организована трансляция с места события, но на место события они старались не выходить, мало ли что.

Основоположник, подобно магу и волшебнику, был весь вечер на арене — на тюремном дворе, он поджигал петарды и жирандоли, метался от одной вспышки к другой, в грохоте взлетающих разноцветных огней тонул звон его цепи, — конечно, из опасения, чтобы он и сам не взмыл в небо, свободу его передвижения ограничили цепью, длину которой он рассчитал сам, чтобы ее хватило на всю площадь тюремного двора. Тут уж он и сам был виноват, незадолго до этого он прочитал лекцию о движении тела с переменной массой, изображая этот процесс как последовательное сбрасывание цепей.