Дарья Березнева - Когда растает снег

На выходе из метро их нетерпеливо дожидался Жук. Он занял место возле самых дверей, «чтобы сразу текать, если вдруг менты заявятся». На полу, специально для Микки, был расстелен цветастый коврик, на нём стояла жестяная банка для пожертвований, а рядом Жук зачем-то поставил старый низенький табурет. Микки сразу смекнул, что от него требуется. Стёпка без особого труда обучил пса выполнять нехитрые трюки, поощряя его за это очередной порцией сладкого. За лакомый кусочек Микки готов был сколько угодно ловить зубами мячик, подавать лапу и подвывать в такт Стёпиной песни. А ещё пёс запомнил, что когда кто-нибудь обратит на него внимание нужно сесть возле банки, подняться на задние лапы и залаять. Тогда уж точно прохожий остановится посмотреть их фокусы и, может, пожертвует копеечку.

– Жук, когда ты пойдёшь за ней? – обратился Стёпа к приятелю.

Мальчик закончил дрессировать Микки и только сейчас вспомнил о самом главном. Всё это время цыган сидел у его ног. Весело насвистывая, он разбирал принесённый Стёпой узелок.

– За кем? – не сразу сообразил Жук.

– За Ханой конечно! – бросив на цыгана неодобрительный взгляд, напомнил ему мальчик.

Жук как раз достал из узелка плитку шоколада, разорвал приятно шелестящую фольгой обёртку и собрался полакомиться ароматными шоколадными дольками. Вопрос Стёпы застал его врасплох. Он открыл было рот, вознамерившись возразить ему, но сейчас же вскочил, ударил себя по лбу и, издав нечленораздельное восклицание, выбежал на улицу.

О ком говорили ребята и кто такая Хана Микки пока не знал, но через полчаса цыган вернулся, и загадка стала ясна. Сквозь стеклянные двери метро Микки видел, как Жук спускался по ступенькам, держа за руку красивую девочку. Дойдя до дверей, они остановились, цыган наклонился к девочке и шепнул ей что-то, та согласно кивнула. Жук сделал шаг вперёд, автоматические двери перед ними раскрылись и они вместе, рука об руку, зашли в вестибюль метро. Пёс перестал выполнять команды своего благодетеля и замер, не сводя любопытного взгляда с этой пары. Дети представляли явный контраст. Высокий подросток с острыми чёрными глазами и взъерошенными нечёсаными волосами осторожно, боясь оступиться, вёл за руку хрупкую и тоненькую, как соломинка девочку, ровесницу Стёпы. На ней было красивое, аккуратное, но немного старомодное серое пальто. Года два назад Жук украл эту вещь на рынке и принёс Хане (так звали девочку), естественно, не сказав, откуда он её взял. Поверх пальто на плечи и голову маленькой барышни был накинут тёплый шерстяной платок и она придерживала его свободной рукой. Микки внимательно следил за тем, как цыган усадил юную гостью на табурет, который, как выяснилось теперь, он принёс именно для этой цели. Пёс покосился на хозяина и заметил, что тот заворожено смотрит в лицо девочки. Но ни следа приветственной улыбки, ни тени смущения не отразилось на этом лице. Оно оставалось всё таким же серьёзно-сосредоточенным.

– Здравствуй, Аннушка! – тихо, чтобы не испугать девочку, сказал Стёпа.

Он почти прошептал это и не всякий бы среди гула метро расслышал его голос, но у маленькой незнакомки был изумительно тонкий слух. Лучистая улыбка тронула её губы.

– Привет, Стёпа, привет, Микки, – сказала девочка и вытянула перед собой тонкую белую руку.

Микки сообразил, что это, должно быть, приветствие и обнюхал протянутую ему навстречу руку. Девочка снова улыбнулась, на этот раз гораздо веселее, а когда пёс лизнул ей пальцы, залилась звонким серебристым смехом. Засмеявшись, она тряхнула головой, сбросила платок и по плечам Ханы рассыпались длинные золотисто-солнечные кудри. Стёпа хотел было вновь укрыть её, но Жук опередил приятеля.

– Хана, спой что-нибудь для нас, – попросил он, бережно поправив соскользнувший с её хорошенькой белокурой головки платок.

Девочка кивнула в ответ и начала петь. Сперва тихо, едва слышно, но постепенно голос её окреп, лился широко и свободно. Во время пения лицо её преобразилось, глаза ожили. Она пела старинную колыбельную песню, которую ей ещё в младенчестве напевала мать, а Жук не отрывал посветлевших влюблённых глаз от её нежных губ из которых лилась эта дивная мелодия.

Слова песни заново рождались из далёких тайников памяти и шли от сердца, потому высокий и чистый голос Ханы звучал как-то по-особенному красиво, а главное – искренне: ничто не резало слух, не проскальзывало даже нотки фальши. Временами девочка замолкала, устремляя взор своих чудесных небесно-голубых глаз куда-то вдаль, затем продолжала петь:

Она пела, а сама, казалось, думала о чём-то своём, неземном. Микки никак не мог понять, почему юная гостья так сильно отличалась ото всех других детей, которых он когда-либо видел. Было в ней что-то восторженно красивое, вдохновляющее и открытое, но всё же не доступное нам для понимания. Время шло, а девочка всё пела и пела, не обращая внимания на шум поездов, громкие разговоры, гул. Она полностью погрузилась в свой мир, такой манящий и далёкий, словно звезда в ночном небе, скрытый ото всех посторонних.

Пёс продолжал выполнять трюки, повинуясь своему маленькому хозяину, но в то же время не переставал поглядывать на удивительную певицу. Девочка казалась Микки такой беззащитной и маленькой, что он решил защищать это хрупкое существо ото всех бед и напастей, пусть даже ценой своей жизни.

Но вот Хана кончила петь, волшебство и сказка кончились. В глазах юных слушателей блестели слёзы. Даже Микки плакал: из внутренних уголков его глаз к носу сбежали две скупые слезинки. Сегодня он плакал второй в своей жизни раз. Небесные глаза девочки тоже переполняли слёзы, достаточно было моргнуть, чтобы они полились с её трепещущих как крылья бабочки солнечных ресниц. Но она снова о чём-то задумалась и смотрела перед собой не моргая, чуть приоткрыв губки.

Вдруг пёс насторожился: к Хане подошёл незнакомый мальчик лет девяти. Одет он был, как говорят, с иголочки – в новенькую кожаную куртку и отутюженные серые брючки, по-видимому, ребёнок из богатой и обеспеченной семьи. В правой руке мальчик держал свежий, только что купленный цветок. Маленький джентльмен подошёл к девочке ближе и протянул ей лилию.

– Возьми, это тебе. Ты очень хорошо поёшь, – сказал он дрогнувшим голосом, немного смутившись.