Аркадий Красильщиков - Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

Бас Армстронга, казалось, зазвучал вновь и сделал слова рыжего Юры особо убедительными. Это теперь я понимаю, что пел Армстронг о своем, униженном и бесправном народе, некогда перемещенном насильно из одной точки географического пространства в другую.

Но тогда я думал, что поет этот мощный бас обо мне, и слова псалма Армстронга написаны о моем народе, и призыв двинуться в путь обращен прямо ко мне.

Минут через пять рыжий Юра устал просвещать дикаря и вернулся к приемнику и снова забыл обо мне, увлеченный охотой за неведомыми звуками.

Я остался. Я ждал долго, пока он выключит приемник, поднимется, дернет острыми локтями за спину, с кряхтеньем расправляя лопатки, потом подойдет к окну и сдернет плед.

Дневной свет зальет его каморку, и тогда я будто впервые увижу почерневшую от давней гари из труб вату, а на ней высохших мух. Мух, которые, по уверению рыжего Юры, летом оживут и улетят на свободу через не существующую в окне форточку.

Японцы стояли вокруг пруда и с тихой, застывшей улыбкой ждали, когда появится золотая рыбка. Пруд хозяева санатория устроили в японском стиле, с легким водопадом, замшелыми камнями, рифами и круглыми островками белых лилий.

«Какой симпатичный народ, – подумал Шимон Кац. – И язык у них приятный, не то что у этих».

Под «этими» Кац подразумевал немцев. Особенно старика Эрика – убийцу его матери. Шимон ждал этой встречи много лет. Он почему-то был уверен, что рано или поздно встретит Эрика и отомстит ему за все. И вот встретил хромого, на костылях, старика, белого, как лунь, с родимым пятном над левой бровью…

Одному японцу повезло. Он первым увидел золотую рыбку и закричал, взмахнув руками, сообщая своим товарищам эту радостную весть.

Теперь можно было двинуться дальше, и японцы направились по аллее чудного осеннего парка в сторону основных корпусов санатория.

Шимон Кац остался один, на скамейке, у журчащего водопада. Шум воды успокаивал его нервы, как и легкий аромат тины. Шимон с детства испытывал странное пристрастие к болотам, к их запаху, неподвижности и тишине. Он не боялся трясины и всегда с недоверием относился к частым кадрам в кинофильмах, когда болото затягивало героев экрана в свою беспощадную бездонность.

Видимо, странная эта любовь началась у Каца в тот день, когда Слепая топь спасла его от смерти. Топь эта внезапно начиналась сразу за поселком, за песчаным карьером, где…

Нет, он поклялся, что на отдыхе забудет о том, что мучило Шимона вот уже долгие годы. Мучило безумием бесконечного повтора одного и того же события: убийства мамы и его поведением во время этого убийства.

Эрик был совсем мальчишкой, лет 18 – не больше. Лицо у Эрика было круглое и доброе. Казалось, он убивает людей из одного любопытства. Вот шел человек или бежал, а вот он лежит, скребет дорожную пыль пальцами, дергает в судорогах ногами или совсем не шевелится. Эрик всегда долго и внимательно следил за агонией человека. Иногда следил с улыбкой. Вот точно так же он вел себя, как те японцы у пруда с золотой рыбкой.

Кац поднялся. Колено привычно ныло, но он, превозмогая боль, быстро зашагал к реке. Он не шел, а именно шагал, стараясь размахивать руками в ритм движению, и ритмом этим обмануть, заглушить память.

Он специально шагал по асфальту к прибрежной аллее, усыпанной гравием, где на каждый шаг земля отзывалась сыпучим шумом, и шум этот, опять же по опыту, мог заставить Каца не думать о том, о чем он не хотел думать. Вот уже почти шестьдесят лет не хотел думать, и думал постоянно.

– Деньги проклятые, – сказал сам себе Кац, печатая шаг по гравию. – Откуда я мог знать, что в этом санатории судьба соберет в одну компанию немцев, евреев и арабов.

Пошел слух, что санаторий собираются продать тем самым тихим, улыбчивым японцам. Японцы проведут реконструкцию и обязательно повысят цены. Эта весть Шимона не испугала, как остальных евреев, прибывших в санаторий вместе с ним. Он твердо решил больше не приезжать в этот городок Словакии, потому что только один звук немецкой речи напрочь снимал возможный эффект от лечебных процедур.

Остров, на котором был расположен санаторий, отделяла от сильной реки дамба. Кац не без труда поднялся по этой дамбе к набережной и, поднявшись, невольно застыл от красоты увиденного.

Старинный, черепичный, островерхий городок отражался в тихой и ясной воде, как в зеркале. И по реке, от крытого пешеходного моста, плыли по этому отражению белые лебеди.

Раньше Шимон думал, что такое можно увидеть только на пошлых базарных картинках. Теперь он убедился, что и жизнь способна подарить людям подобный райский пейзаж…

Потом он увидел на том берегу рыбака, а рядом с ним стоял лебедь и тоже следил, чуть поворачивая гордую голову, за поплавком, как кошка, которой давно обещан улов.

Эрик выходил на охоту всегда ранним утром, но никакого расписания по дням он не соблюдал. Мог целую неделю не появляться, а иногда убивал людей несколько дней подряд.

Каким-то совершенно непостижимым образом он умел подкрадываться незаметно и возникал перед своей жертвой в самый последний момент: как тогда, перед мамой и Шимоном…

Кац забыл, куда они шли в то утро: кажется, к Лейбу, портному, чтобы залатать брюки отца. В этом не было смысла. Отец воевал где-то далеко, на фронте. Известий от него не было больше года, да и не могло их быть, потому что отец существовал совсем в ином мире, был вооружен и сражался с врагом, а они здесь знали о близкой, неизбежной смерти, и жили просто потому, что надо было жить, пока двигаешься и дышишь.

В то утро мама обнаружила дыру на зимних шерстяных брюках отца и сказала, что это непорядок и надо отнести брюки к портному. Она взяла Шимона за руку, и они пошли. Мама всегда брала сына за руку, будто он мог вырваться и убежать куда-то. Но Шимону и в голову не приходило убегать от мамы. Наоборот, он чувствовал себя нормально, только когда его пальцы прятались в мягкой ладони мамы.

Он бы никогда не узнал в том старике Эрика, если бы не родимое пятно над бровью, будто не сам Эрик, а именно это пятно преследовало Шимона всю его сознательную, взрослую жизнь.

Эрик прибыл в санаторий на автобусе вместе с группой немцев из Восточного Берлина. Кац знал, что теперь Берлин не разделен стеной. Но знал он так же и то, что в этот санаторий приезжают только немцы из бывшей социалистической Германии. Они беднее остальных граждан страны и могут себе позволить лечение и отдых в этом санатории.

Значит, Эрик не был богат, а к тому же хром, хотя и не жалок в своей хромоте. Немец, даже на костылях, передвигался легко и быстро.

Потом они часто встречались в столовой. Шимон поначалу менял время завтраков, обедов и ужинов, но хромой старик тоже не придерживался твердого расписания. Впрочем, учитывая скользящий график процедур, это и не было возможным.