Аркадий Красильщиков - Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

Тем временем Анну Гавриловну стало беспокоить долгое отсутствие мужа. Она оделась, спустилась вниз, но и в холле не увидела Кукина. Дежурный сразу все понял, заговорил с ней на английском языке и показал рукой в сторону моря.

Егор Захарович решил вернуться на берег. Он шел по воде уверенно, прямо, сохраняя равновесие, а на пляже, прямо на песке, сидела обессилевшая от бега Анна Гавриловна, смотрела на мужа и плакала, но то были совсем другие слезы.

Встречаются люди, живущие исключительно по приказу. Так легче и проще. Гуревич Ефим Борисович всегда жил подобным образом.

Велели стать пионером, он поднял ладонь ребром ко лбу. Пришла очередь стать комсомольцем – стал. По повестке отправился служить в армию, там предложили вступить в ряды КПСС – вступил. Но тут грянули разные перемены. Было разрешено свыше стать евреем. И Гуревич стал им охотно. В любом случае выполнил он этот приказ с большим удовольствием, чем предшествующие распоряжения.

До 1993 года Ефим Борисович работал в своем институте по очистке канализационных систем и в разных общественных, еврейских организациях, потом, опять же по приказу жены, перебрался в Израиль, благополучно реализовав кое-какую недвижимость.

В еврейском государстве Гуревич совсем недолго был занят на «черных» работах, затем он нашел себе занятие по своей инженерной специальности, но параллельно, и по привычке, трудился в недавно созданной организации: «Евреи! За достоинство!»

И тут произошел в судьбе Гуревича фантастический поворот: он получил из России письмо. Вскрыл его и обнаружил в конверте странную красивую бумагу, отпечатанную типографским способом. «Шапку» документа украшал красивый вензель с орлами и лентой в когтях птиц, на которой значилось: «Дворянское собрание России». Ниже шел текст еще более удивительный: «Дворянское собрание России доводит до сведения Гуревича Ефима Борисовича, что он является единственным прямым потомком (внуком) князя Голицына Алексея Николаевича, почившего в Бозе в городе Париж, 7 августа 1931 года и похороненного на кладбище Пер-Лашез, участок № 8.

Дворянское собрание счастливо видеть в своих рядах нового члена, князя Гуревича – Голицына Ефима Борисовича!»

К типографскому тексту была приложена скромная страничка на компьютере:

«Ваше сиятельство! Недавно была обнародована переписка Вашего славного предка со своим другом, графом Протасовым Георгием Пантелеевичем. Переписка эта 70 лет, по завещанию последнего, находилась в закрытом фонде Архива г. Париж. И совсем недавно наши эмиссары получили доступ к этим документам.

Подробное изучение последних выявило Вашу прямую родственную связь с графом Алексеем Голицыным. В январе 1915 года Ваша бабушка, Авербах Фрида Шимоновна, по окончании гимназии была принята, как педагог по точным дисциплинам, в семью князя-вдовца с целью провести курс репетирования перед поступлением в университет единственного сына князя – Ивана Алексеевича – 16 лет от роду.

В ночь на 10 апреля 1916 года князь Алексей Романович сошелся с Вашей бабушкой, а результатом этой связи стало рождение Вашего отца – Голицына Бориса. Князь был влюблен в Вашу бабушку и со временем собирался стать с ней под венец. Но тут грянула одна революция, затем другая. Князь был вынужден эмигрировать во Францию, а его старший сын Иван погиб в Крыму, защищая Трон и Отечество.

Ваша бабушка, как нам удалось это выяснить, вскоре вышла замуж за курсанта Красной Армии Абрама Гуревича. Он усыновил Вашего отца, и так, на долгое время, была скрыта тайна его рождения. Борис Абрамович (Алексеевич) Голицын-Гуревич только после войны с Гитлером заключил брак с девицей Софьей Матвеевной Коган, и в 1953 году родились Вы. Нам известно, что Ваш сиятельный отец скончался от сердечной болезни в июле 1992 года. Следовательно, Вы единственный наследник и носитель высокого имени князей Голицыных. Вот, вкратце, славная история Вашего рода и причина, почему наше собрание постановило выслать Вам документ о зачислении Вашего Сиятельства в славные ряды российского дворянства». Ниже следовала разборчивая подпись: «Ответственный секретарь Собрания, барон А. Кугель» и дата.

Четырежды Гуревич перечитал оба документа, но и после последнего прочтения не до конца осознал присланное. Зато жена Ефима быстро разобралась, что к чему.

– Бабка-то твоя шустрила, что надо, – сказала она. – А ты, Фимка, оказывается, никакой не еврей, а сиятельный внучек. Хорошо, что документики эти лежали в Париже под спудом, а то бы шагать твоему папаше на Колыму за такое родство.

– Ничего не понимаю, – бормотал Гуревич. – Помню бабку и деда помню. Они никогда обо всем этом… Ну, никогда! Нет, не может быть. Глупости все это.

– Тут что-то о наследстве пишут, – напомнила жена Ефима Борисовича. – Это о каком наследстве?

– Откуда я знаю, – разнервничался Гуревич и почти что силой забрал у жены полученный аттестат и письмо. – Помалкивай обо всем этом, ладно. Детям знать совсем не обязательно, что их отец не еврей, а какой-то там князь.

– Дурак ты, Фима, – сказала на это жена. – Дураком родился, дураком помрешь.

С этой характеристикой она и оставила мужа в одиночестве, а Ефим Борисович первым делом подошел к зеркалу. Он долго вглядывался в очертания своей семитской физиономии, потом вооружился малым зеркалом и проверил личный профиль.

– Что-то есть, – пробормотал Гуревич. – Есть что-то, честное слово!

Неизвестно, как хранила тайну жена Ефима Борисовича, но сам новоявленный князь на следующий день проболтался своему коллеге по работе и приятелю – Бирюкову Марату. Марат был русским по папе, и Гуревич решил, что этот человек вполне может стать доверенным лицом его новой тайны.

– Ты представляешь! – сказал он Бирюкову в час обеденный, когда они закусывали прямо в конторе принесенными из дома бутербродами. – Сорок восемь лет носил честную еврейскую фамилию. И вдруг оказывается, что моя бабушка крутила амуры с сиятельством каким-то, а я сам, ни мало ни много, князь Голицын.

– Бывает, – подавив отрыжку, сказал Марат Бирюков. – У моего знакомого всю жизнь папа был профессор, а потом оказалось, что зачали его от полотера. Правда, полотер был непростой, а из самого Большого театра.

– При чем тут полотер, – обиделся Гуревич. – Князь и полотер – есть все-таки разница?!

Приятель только плечами пожал равнодушно и запил свой тоскливый обед бутылочкой диетической колы.

Гуревич невольно разозлился на коллегу и стал говорить о ценностях еврейства, о древней истории еврейского народа и о том, что величие его еврейского «дворянства» не идет ни в какое сравнение с жалким аристократизмом какого-то русского князя.