Аркадий Красильщиков - Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

– Закуривай? – предложила Нина, доставая пачку сигарет.

– Я не курю, – улыбнулся Липшиц.

– Пьешь?

– Только шампанское на Новый год.

– С бабами-то хоть спишь? – нахмурившись, спросила Нина.

– Это бывает, – тихо признался Липшиц.

– Только на меня не рассчитывай, – сказала Нина. – Мне с человеком хорошо и долго знакомиться нужно. Я брезгливая, с любым в койку не лезу.

– Я тоже брезгливый, – признался Липшиц.

– Ну, бывай, – сказала Нина. – Некогда мне, а то Сенька проснется, – и ушла от нового репатрианта, на этот раз через дверь. Ключ от своей квартиры она предусмотрительно захватила с собой.

Вениамин Липшиц не смог сразу заснуть на влажных простынях, но лежал он в хорошем настроении, улыбался каким-то внезапно возникшим теплым мыслям и вспоминал слова своей прокуренной соседки: «Нельзя человеку жить одному».

Рассказ фантастический

Мой давний знакомый Пинхас Лигман вечно цитировал Зигмунда Фрейда, причем находил в его многочисленных сочинениях самые невеселые места. Ну, например: «Цель всякой жизни есть смерть, и, заходя еще дальше, можно утверждать, что неживое существовало прежде живого».

Он был мрачнейшим созданием, этот Пинхас Лигман, будто сама благоприобретенная профессия наложила на беднягу свой отпечаток. Дело в том, что работал Лигман патологоанатом. Причем долгие годы пребывал таковым в специальной лаборатории при Институте им. Склянского, где имел дело исключительно с покойниками специфическими – жертвами всевозможных убийств.

В 1990 году Лигман переселился в Израиль, жил на пособие по старости скромно и тихо и только однажды намекнул мне, что сделал в России великое открытие, но был предупрежден, будто в случае огласки рискует не только своей жизнью, но также здоровьем и благополучием своих близких: дочери, зятя и троих внуков.

Но вот зимой 1998 года, в холодный, дождливый и ветреный день, он появился на пороге нашей квартиры, вытащил из кармана лист газеты на русском языке и произнес, по обыкновению слегка заикаясь: «Он умер! Все! Он умер, наконец!»

– Кто умер? Неужели Арафат? – назвал я первое пришедшее на ум имя.

– Нет, академик Василий Сталинович Первухин, мой бывший шеф. Человек, укравший мое изобретение. Человек, взявший с меня страшную тайну не рассказывать об изобретении этом никому и никогда. Все! Заклятие снято! Ты будешь первым, кто узнает тайну смерти человека.

– Можно и подождать, – сказал я. – К чему нам это, пока мы живы.

– И это говоришь ты?! – возмутился мой гость. – Человек, который презирает атеистов.

– Понятно, – усмехнулся я. – Пинхас Лигман нашел еще одно доказательство бытия Божьего.

– При чем тут это?! – возмутился мой гость. – Так слушай же: «Жизнь теряет содержательность и интерес, когда из жизненной борьбы исключена наивысшая ставка, то есть сама жизнь».

– Опять Фрейд? – спросил я.

– Да, он! – решительно подтвердил Пинхас. – И гением этим сказано: «Если хочешь вынести жизнь, готовься к смерти».

Стемнело. За окном шумел ветер, по стеклу били плети дождя. И тут погас свет, как это часто бывает в нашем городе во время ненастья.

Мы сидели у стола в полной темноте. Я предложил зажечь свечу, но Лигман попросил не делать этого.

– Нельзя зажигать свечи всуе, – сказал он. – Грех это. Лучше газ запали. И светло будет, и тепла прибавится.

Первый раз слышал о грехе, связанном с таким безобидным предметом, как свеча, но спорить не стал… Мы сидели у стола при свете газовой горелки, пили кофе, и Лигман начал рассказ о своем великом изобретении.

– Случай всесилен, – сказал он. – Мы в его власти. Ученый всю свою деятельную жизнь будто участвует в лотерее. Повезет – выиграет, не повезет – так и не сможет сказать своего слова.

– Но везет-то далеко не каждому, – робко возразил я.

– Верно, – кивнул Лигман. – Просто человеку одаренному достается больше билетов. Его шансы на удачу предпочтительней. Вот и все. Но в моем случае и степень таланта не имела никакого значения.

Мой гость замолчал. Торопить его не хотелось. Если честно, в тот момент меня не слишком интересовало давнее открытие Лигмана. Я вообще и всегда относился с изрядной долей скепсиса к таким людям, как Пинхас, и считал всех представителей этого неугомонного племени безумцами.

Всполохи грозы время от времени освещали вдохновенные, но тяжелые черты лица моего гостя, его всклокоченные, седые волосы. В тот вечер Лигман был очень похож на классическое изображение Бетховена. Мне даже показалось, что раскаты грома повторяют первые такты Третьей симфонии великого композитора.

– Итак, случай, – тихим голосом продолжил Пинхас. – В тот вечер я и мой ассистент занимались одним любопытным материалом. Труп эксгумировали через две недели после захоронения, и нам следовало проверить, поражены ли ядом останки Бублика… Не нужно улыбаться. До конца жизни буду помнить кличку того криминального авторитета.

– Извини, – сказал я, все еще без особого почтения внимая рассказу моего приятеля. – Но посуди сам: «Отравленный бублик» – звучит не очень серьезно.

Пинхас Лигман тяжело вздохнул и поднялся.

– Нет, – сказал он. – Ты еще не созрел, чтобы понять и осмыслить мое изобретение. Очень жаль. Видимо, я зря пришел к гуманитарию… Хотя, вполне возможно, дело не в профессии, а в направлении ума, что ли. В тебе слишком много жажды жизни и страха смерти, а здесь нужна норма.

Я обиделся на справедливую, надо думать, критику, и не стал задерживать Пинхаса. Он вышел, но через минуту вернулся.

– Лифт не работает, – сказал он. – И черт тебя дернул поселиться на двенадцатом этаже. Топать вниз по темной лестнице не самое приятное занятие. Впрочем, подниматься еще противней.

И он снова присел к столу, попросил вместо кофе стакан простой воды, но пить не стал, решительно отодвинул кружку и произнес, глядя мимо меня:

– В те годы все разваливалось в России, расползалось по швам. Наши хозяйственные службы работали из рук вон плохо. Не знаю уж почему, но в мою лабораторию зачем-то притащили инсфектор – новейший прибор для определения биотоков мозга. Ну какие могут быть биотоки у объекта нашего исследования? Я сразу же попросил убрать этот чертов инсфектор. Мне пообещали это сделать, но, как известно, обещанного три года ждут.

Так вот, мы (я и мой ассистент Сеня Волох) закончили с Бубликом, взяли срезы его тканей для анализа и фаланги пальцев, и тут Сеня говорит:

– Петр Наумыч, давайте проверим биотоки у этого парня.

– Сеня, – сказал я. – Какие могут быть биотоки у покойника. Ты, насколько мне известно, окончил медицинский институт, а не цирковое училище.

– Верно, – не стал спорить Волох. – Извините. Сам не знаю… Дурь какая-то померещилась. Пойду домой, если не возражаете.