Йожеф Лендел - Незабудки (Рассказы)

— Кто готов, забирай свои вещи.

Люди с вещами попадали в следующее помещение. Тут было жарко, запах потных тел и пара позволял догадаться, что это предбанник.

— Вещи сюда! — раздался голос из-за стойки.

Люди складывали вещи на стойку. Тот, кто принимал одежду, совал каждому кусочек мыла величиной с половину спичечного коробка. Некоторые изловчились получить по два кусочка — не в пример профессору Андриану, который отошел от стойки вообще без мыла.

— Ступай попроси свое мыло, — посоветовал ему кто-то. — Скажи, что тебе не досталось.

— Неважно. Я вчера мылся.

— Раз положено — надо брать. Если тебе не нужно, отдай мне.

Профессор недовольно отмахнулся и хотел было пройти в баню.

— Куда торопишься? Сначала иди сюда! — прикрикнули на него. Андриан удивленно оглянулся на голос.

Сотоварищи подтолкнули его в ту часть предбанника, где — до сих пор он этого и не заметил — шестеро потных надзирателей в рубашках с закатанными рукавами стригли новичков наголо, снимая заодно усы и бороду, если таковые имелись. Седьмой надзиратель — тоже весь в поту — сновал средь множества обнаженных людей, большим березовым веником сметая в угол состриженные волосы.

Несколько часов назад старый профессор представлял себе дело таким образом, что когда он прибудет в это таинственное учреждение, в этот ни разу не виденный им большой дом, то его либо сразу же расстреляют — тем самым приумножив и без того колоссальное недоразумение, — либо спросят, кто он такой. Тут он в свою очередь высокомерно поинтересуется: а по какой, собственно, причине он сюда доставлен, — и вопиющее недоразумение мигом выяснится. Ведь достаточно телефонного звонка ректору института или комсомольскому секретарю, и к полудню он сможет вернуться домой. Если вызывать свидетелей, то дело, конечно, может затянуться дня на два, на три, как и предупредил человек в штатском еще дома.

Однако оба эти предположения оказались ошибочными… Он сидел на колченогом стуле в чем мать родила, а стриженые волосы сыпались ему на спину, на колени, падали на цементный пол.

Парикмахер слегка щелкнул его по спине.

— Что это значит, уважаемый?

— Ступай, готово!

Старый профессор встал со стула, а большой березовый веник уже сметал в сторону его белоснежные, слегка вьющиеся волосы, мешая их с черными, каштановыми, белокурыми прядями, минуты назад украшавшие головы молодых парней. В углу помещения скопилась уже целая куча.

Теперь он мог пройти в баню. Его встретили гомон, гул и приглушенные паром голоса. Выкрики, грохот жестяных шаек о каменные скамьи и смех. Смех, как в обычной бане, и брызги расплескиваемой воды, и суетня — точь-в-точь субботним вечером в любой из городских бань: там так же намыливают и трут друг другу спины. Мельканье обнаженных тел, фырканье, хохот, празднество плоти, банный шум — такой знакомый, размягчающий душу и тело и в то же время бодрящий.

Старый профессор, набрав воды в шайку, мочит стриженую голову, обливает спину и грудь, стараясь смыть щекочущие волоски, улыбается в этом адском шуме и блаженном тепле и, когда вода в шайке кончается, снова идет к крану.

Лишь один человек с посинелым телом дрожит даже в прогретой бане. Он держит руки перед собою, оберегая огромную, провислую грыжу.

— Отсюда нас поведут на расстрел? — спрашивает он профессора.

Андриан не успевает продумать ответ, как грубоватый весельчак рядом успокаивает того, что с грыжей:

— Сдурел ты, что ли? Ради этого не стоило гнать в баню.

Профессор дружелюбной улыбкой отдает дань сей неотразимой банной логике.

Но в этот момент горячие краны прекращают подачу воды. Среди внезапно наступившей тишины раздается команда:

— Выходи!

Открывается дверь, и голые люди попадают в следующее помещение. Пол весь завален одеждой — горячей, ее только что выбросили из дезинфекционной камеры.

Хорошего настроения вмиг как не бывало. Суета, толкотня. Каждый суматошно роется в разбросанном тряпье, отыскивая свои вещи. Кто-то по ошибке взял чужую рубашку, его заподозрили в намеренной краже, вспыхнула ссора. И веселый гомон очередной партии, получающей за закрытой дверью по соседству свою порцию банных радостей, нисколько не тешит слух.

Многие еще не успели одеться, ищут рубашку или не могут подобрать парный ботинок, а охранники уже подгоняют:

— Шевелись!

Разбив на пятерки и десятки, их ведут вдоль длинных, безлюдных, гулких коридоров. Стены здесь белые, железные двери все одинаково коричневые.

У одной из дверей останавливают группу в десять человек. К конвоиру подходит коридорный надзиратель, вдвоем они отпирают ключами оба дверных замка, отодвигают засов. Старый профессор и девять его сотоварищей входят в камеру. Точнее, надзиратели заталкивают их, потому что войти в камеру невозможно: там нет места. Дверь захлопывается за ними.

Новички очутились в большом помещении с низким потолком, где все битком набито людьми. Тускло светят лампочки. Вонь, духота и неприветливые взгляды встретили вновь прибывший десяток людей.

— Эк вас угораздило именно сюда ввалиться!

На двадцати пяти железных койках и на полу между ними повсюду скорчившись лежали, сидели на корточках люди.

— Было сто двадцать один, стало сто тридцать один, — оповестил староста камеры.

— Где отведешь нам место? — спросил один из новичков, крепкий, рослый, уже немолодой мужчина. Вновь прибывшие по-прежнему стояли у двери, около вонючей параши на мокром, липком цементе.

— А вы садитесь, — отозвался вместо старосты человек, внешне похожий на крестьянина; он уже заметно оброс бородой.

— Где?

— Где стоите, — ответил староста, поворачиваясь к ним спиной.

— Каждый новичок начинает с места у параши, — пояснил все тот же мужик. — Так здесь заведено. Когда «старожилы» уходят, новенькие перебираются поближе к окну. Но можно и остаться на прежнем месте, — прибавил он. — Я, к примеру, остаюсь тут; спасаюсь от сквозняков.

— Я смотрю, четко у вас тут все налажено, — заметил рослый здоровяк, еще в раздевалке обративший на себя внимание необычайной сноровкой. «Бывалый матрос», — пояснил он. — Да, порядка у вас до черта, — повторил он.

— Староста у нас бывший главбух, — похвастался мужик.

— Оно и видно, — уронил матрос.

Вновь прибывшие с омерзением смотрели на липкий цемент у параши, куда каждую минуту, переступая через руки-ноги лежащих, подходил кто-нибудь из обитателей камеры. Возвращаясь, он разносил подошвами липкую вонь. Новички, только что прошедшие баню и одетые в чистое, нерешительно переминались с ноги на ногу.

Первым не выдержал человек с грыжей. Затем сел матрос. За ним Андриан. Затем поочередно опустились на корточки и все остальные и даже не прочь были бы поспать, если бы их не подняли к утренней раздаче хлеба. Лишь теперь они осознали, что уже целый день провели в заключении.