Йожеф Лендел - Незабудки (Рассказы)

Впрочем, и о прошлом тоже не стоит думать. Гораздо интереснее было бы узнать, почему спилили именно то дерево, на пне которого он обедал, а не то, которое сейчас видит у себя над головой. Случайность? Куда там! В здешних краях не рубят деревья как попало. Здесь знают толк в деревьях точно так же, как со знанием дела относятся к косьбе, дойке коров, таежной охоте, плотницкому ремеслу, шорным работам, сбору лекарственных трав и приметам погоды. Старухи запросто лечат переломы и вывихи. Должно быть, здешние жители знают и умеют больше, чем люди «цивилизованного» мира, или, во всяком случае, не отличаются такой узостью «специализации»… Дерево наверняка оказалось подходящим на строевой лес или на дрова, вот его и спилили. А эта лиственница стоит, потому что знающему человеку сразу видно: волокна древесины перевиты и перекручены, топором с ней не совладать, на ровные плахи не расколешь. Тем и спасла себе жизнь эта непокорная таежная героиня. Из-под серого лишайника кое-где проглядывает толстая темно-красная кора. И пусть оно вскоре сбросит иголки, это необычное хвойное дерево, по весне зазеленеет вновь… «Ну вот, опять ты о будущем… — сердится он на себя. — По весне стану точить пилы, чтобы людям легче было совладать с деревьями… Такова от меня польза в этой бессмысленной жизни. Смысл жизни в том, чтобы жить…»

Он подбадривает себя, хотя и не в силах подавить свои сомнения. Ведь он и сам чувствует, что в одиночку нет жизни, так как для жизни нужна и радость. А в одиночестве редко, лишь на считанные минуты, ощущаешь какие-то иные чувства, кроме страха за себя, страха смерти… Впрочем, смерти не стоит бояться… Но и веселья нет. Смеется наедине с собой разве что пьяный или душевнобольной… В одиночестве хорошо лишь плакать.

Повернувшись, он утыкается лицом в землю, но не плачет. Земля влажная и отдает прелью. Прогретая осенним теплом, постепенно перегорает прошлогодняя листва.

Ему вдруг становится холодно. Как только перевалило за полдень, осеннее солнце враз перестало пригревать. Он поднимается, озябшими руками берет косу. Скошенная утром трава уже успела привянуть и пахнет сеном.

Он снова принимается косить, ряд за рядом, до захода солнца. И когда переходит через мостки, на лезвии косы голубоватым отсветом играет полная луна.

В глубине двора вырисовываются темные силуэты коров; слышно, как под проворными руками хозяек молочная струя звонко ударяет в жестяное днище подойника, затем подойник полнится молоком, и теперь доносятся лишь быстрые, ритмичные всплески.

Устало ноет поясница. С обеда он махал косой почти без передышки. Медленно идет он широкой, без единого деревца, сельской улицей. Редко в каком окне мерцает свет.

С одного двора, когда он проходит мимо, взлетает всполошенный вскрик ребенка, разрывающий пелену тихого вечера.

«Ага, — догадывается он о причине внезапного крика, — смерти с косой напугался». И словно бы видит себя со стороны: немая, призрачная фигура, коса поблескивает при свете луны — и впрямь немудрено напугаться.

«Да не бойся ты, дурачок! — бормочет он почти с нежностью: хоть и вскрик, а все же живой человеческий голос… — Не бойся. Эта смерть с косой страшна только себе самой…»

И, чуть оживясь, хотя и веселиться не с чего, он бодро шагает к темному, запертому на висячий замок просторному дому, где живет один как перст.

Перевод О. Кокорина