Йожеф Лендел - Незабудки (Рассказы)

Но ведь он сам себе хозяин, никто его не подгоняет, да и вообще сейчас обеденная пора. На краю поляны он снимает с сухой ветки свою торбу и с торбой и котелком в руках подыскивает пень из тех, что побольше, чтобы для вещей места хватило и самому было где сесть.

Безветренный полдень, вокруг тишина. Крупные лесные муравьи проворно снуют по старому, лишенному коры пню. Очевидно, их привлек запах человека и хлеба.

Ему по вкусу этот домашний хлеб: выпеченный собственными руками, он кажется еще аппетитнее. Острием ножа человек отправляет в рот кусочки хлеба и запивает глотком воды.

Пить можно вдосталь, отдыхать — сколько душе угодно, косить — покуда не надоест. Накосит мало — не беда, накосит много — все сгодится. Работай сколько сможешь, сколько пожелаешь… Хорошо, что он один, хорошо, что утром, когда уходил из села, его никто не видел, а еще лучше, что он никого не видел… Отшельником, сторонящимся людей, он стал поневоле, но теперь это вполне совпадает с его собственным желанием.

Удачный сегодня день выдался, вон сколько сена будет… Хотя, если так разобраться… пожалуй, разумнее было бы насобирать ягод… Конечно, косьба и одиночество сами по себе приятны, но сено ведь предстоит продать — торговаться с агрономом, бить по рукам с учителем, выслушивать старушечьи россказни… Ну, неважно, сегодня он будет косить! Вот когда подойдет время сгребать сено и укладывать в стог, можно будет с утра, пока роса не просохнет, насобирать ягод — смородины да вишни. Плохо ли дело зимой у теплой печки полакомиться сушеной ягодой, распаренной в молоке!.. А сено он продаст все сразу. Если надоест выслушивать долгие речи, не грех и ценою поступиться.

Он доедает последний кусочек хлеба, запивает его водой. Усталости как не бывало, можно бы и продолжить работу, но стоит ли спешить? Куда? Зачем? «Отдохну-ка я с полчасика», — решает он, словно желая вознаградить себя за то, что прислушался к доводам рассудка и не стал собирать ягоды, а решил закончить покос.

Он подставляет спину теплым лучам солнца. Что может быть лучше солнечного света, а уж такого целебного воздуха, как в хвойном лесу, и не найдешь! «В городе люди вроде меня живут в каменных стенах, точно непроветренные, тронутые молью шубы в гардеробе… Из каменных клетушек утром — в институт, вечером — из института обратно… Если вдруг сломается лифт, то ведь без одышки и не взберешься на третий этаж. По вечерам ноет спина и руки дрожат от усталости, а ты опять садись за письменный стол… Так не лучше ли сидеть здесь, на пне, подставив спину солнечным лучам? Чувствую я себя здоровее чем когда бы то ни было. Ошиблись те, кто выбросил меня на обочину непогребенным и — как они думали — мертвым».

И, чтобы полнее насладиться волей, он ложится на траву возле пня, служившего ему сиденьем. Под голову кладет ватную стеганую, с меховой оторочкой шапку, которую носит круглый год, и зимою, и летом. Смотрит на небо и склоненное над головой дерево. Сквозь нежные иглы гигантской лиственницы проглядывает небесная голубизна. Лиственничная хвоя кажется изящными вышивальными иголками по сравнению с толстыми мешочными иглами елей. Старый, замшелый гигант непомерно вытянулся ввысь и, несмотря на мощный ствол и пышную листву, производит впечатление дерева сухощаво-стройного. «Скоро она сбросит летний убор». Иглы сперва пожелтеют, потом станут желтовато-белесыми, почти бесцветными. Это последнее дыхание осени, верная примета охотнику: пора в тайгу собираться, белка перестала линять, пушной зверь отращивает зимний мех… Зимой лиственница стоит совсем голая; ее длинные, загибающиеся кверху, одетые лишайником ветки простираются к небу точно высохшие, костлявые старческие руки… Тогда дерево и впрямь похоже на старого человека…

Он закрывает глаза. Какой смысл думать о завтрашнем дне?

Хочется насладиться этой красотой, но он с пугающей ясностью сознает, что это невозможно: стоит красоте запасть ему в душу, как она тотчас же застывает, умирает в его душевном одиночестве. Некому показать то, что он видит, некому передать свои чувства. Если бы он мог выразить их, нежно погладив рукой детскую головенку, если бы мог поведать кому-то о зачарованной таежной реке… В его душе нет места, где могли бы храниться эти впечатления. Да, теперь поздно копить новые воспоминания, надо жить тем, что уже накоплено… Его душа не сходна с кладовкой, полной бабушкиных сундуков и комодов, куда складывают остатки истлевшего свадебного наряда, чтобы изредка доставать их оттуда и разглаживать трясущимися руками, покоясь у залитого солнцем окна. А что же накоплено в его душе? Нерви, приморский бульвар. Волны плещут о скалу и взлетают пенистыми брызгами, а он ощущает на губах вкус соли… Девушка университетской поры. Он никогда не заговаривал с нею, ни разу не слышал ее голоса. Лишь входя в аудиторию, видел ее большие серые глаза и бледное, цвета слоновой кости серьезное лицо. Про себя он называл ее Лукрецией… Красная площадь в Москве. Пестрые купола храма Василия Блаженного, сверкающий на солнце снег, неяркое голубое небо той же чистой голубизны, что глаза деревенских девушек… Виноградная беседка; осы жужжат над бочонками, полными муста… Первая статья, опубликованная в журнале под его именем. Раннее утро. Газетный киоск. Шрифт еще липкий от типографской краски. Статья называется: «Железобетонные купольные конструкции в современной архитектуре»… Вена. Скромная готическая церковка. Это не знаменитый храм святого Стефана, сооружение куда менее известное, зато гораздо красивее. Гулкие шаги на узкой безлюдной улочке. Пожалуй, эти пустые улочки прекраснее всего — когда есть куда идти… Вестибюль гостиницы. Швейцар в ливрее несет к лифту чемоданы. Аромат духов, кожаной обивки кресел и крепкого кофе смешивается с проникающим через вертящуюся дверь дыханием близкого порта: запахами соленой морской воды, рыбы, смолы. Все его радует — и то, что он сюда приехал, и то, что путешествие продлится дальше… Грандиозный проект здания ратуши, где упор был сделан на характер здания в целом, на его душу. Дерзновенность башен — чтобы мысли рождались смелее. Удобство и красота резьбы кресел для советников, возвышенная приподнятость трибуны, цвета оконных витражей — все должно способствовать работе мысли. Чтобы отцы города постоянно думали о благополучии, чистоте, свободе своего детища. Чтобы строили школы, чтобы не жалели средств на больницы и учебные лаборатории для высших школ; чтобы в портовые воды отходы не сбрасывали, а мусорщики выглядели опрятно; чтобы труженики города с удобствами добирались после работы до своих уютных жилищ, а румяные, загорелые детишки возвращались домой из бассейнов и с пляжей, пропахшие песком и солнцем. Ратушный зал заседаний, где люди должны чувствовать, что мир дороже власти и что мир реален, лишь когда все хотят мира и строят дороги, разбивают парки с таким расчетом, чтобы их хватило на десяток последующих поколений…