Надежда Нелидова - Когда же кончатся морозы

– В Александро-Невской лавре, – помолчав, сказал мужчина, – есть камень со старославянской надписью. Если перевести на современный язык, получится что-то вроде:

Странный уют и покой охватили Катю, и завывание ветра усиливали это уютное ощущение. Такая притягательная сила исходила от этого мужественного красивого человека… А в духоте спальни, поджав коротенькие безволосые ножки к брюшку, спал Володя, посапывал, поскуливал во сне. Такой, в сущности, чужой, неинтересный, давно нелюбимый…

«Я не хочу сидеть в очереди, – с тоской думала Катя. Щеки у нее блестели от слез. – Не хочу жить в отеле. Если бы можно было остаться с ним. С альпинистом. Выходить вдвоем по ночам под вой вьюги. Прислоняться к широкому надежному плечу. Ворошить кочережкой жаркие угли в камине. И, едва забрезжит голубой рассвет, вместе, рука в руке, каждый раз уходить в Вечность»…

Спустя неделю Катя спешно оформляла в регпалате еще два участка. Пригодятся в любом случае: земля в городе дорожала не по дням, а по часам. Разравнивая землю, уже рычал бульдозер, грохотал ковшом экскаватор.

Привезли, наконец, и бережно выгрузили перед домом большие серо-зеленые куски малахита. На некоторых Катя обнаружила трещинки, самозабвенно, яростно торговалась и выторговала скидку. Она сама сделала эскиз камина, и рабочие выкладывали его на месте, тщательно очищенном от старенького закопченного камелька.

Экзотическая зверина обманчиво мягко переступала меховыми широкими лапами вокруг термитника. Липким язычком проникала в лабиринты, лакомилась муравьями. «Муравьед никогда не выедает термитники до конца, – мирно булькал голос за кадром. – Даёт возможность термитам восстановиться, чтобы муравьеду была пища и на завтра…»

– О как природа сама себя отлаживает! – Галя торжествующе хлопнула себя по бёдрам. – Нашей власти нужно почаще «В мире животных» смотреть – может, чему научится.

Она заходила по избе, махая руками, отгоняя комаров («Блин, жара, откуда берутся?!») На ней были коротенькие штаны «капри» и футболка, испещрённая рекламой бытовой техники: «Сервис на всю жизнь», «Никаких затрат», «Пожизненная гарантия»… На выдающемся бюсте буквы выпирали так убедительно, что в Галиных пожизненных гарантии и сервисе ни у кого сомнений не возникало.

Чувствовалось, что Гале сию минуту нужен собеседник, ярый оппонент, на роль которого мать явно не тянула. Вообще о политике хорошо спорить долгими зимними вечерами под водочку, под обжигающие пельмешки. А никак не в тридцатиградусную удушливую жару, которая не спадала даже под вечер. В окнах и проёмах дверей висели мокрые простыни, но это мало спасало.

Напрасно деревенские в конце каждых теленовостей ждали сообщения о спасительном дожде – прогноз неизменно обещал «ясно, без осадков». Хотя какое ясно, уже с утра было обманчиво-сумеречно, зорька багровела сквозь серую марь, тусклый шар солнца подёргивался дымкой. Ночами полнеба грозно освещалось: горели леса. Когда ветер, изредка сжалившись, уносил в сторону гарь, становился слышен другой сильный тревожный запах: так пахла обожжённая страдающая земля.

Собственно, от деревни осталась единственная центральная улица в пять усадеб. Прочие как слизнуло, торчали чёрные от сажи остовы: в начале лета выгорели верховым пожаром. В тот день ниоткуда – будто с четырёх сторон сразу – поднялся раскалённый ветер, закрутил гудящей воронкой. Огонь по макушкам деревьев передвигался с хлопками и уханьем, как живой, звериными прыжками… Думали, всем придётся помирать в огненный купели.

В воронке получилось окно: в него и попали, как заговорённые, как святым духом бережённые пять центральных изб. В них нашли спасение выскочившие в ночных рубахах, в кальсонах всклокоченные обитатели крайних изб…

Ох, они и ревели погорельцы, завидовали хозяевам уцелевших домов. А вышло – завидовать надо погорельцам. Деревня была довоенной постройки, избы неказистые, в заплатах из шифера, фанеры, подпёртые жердями. Так и так сами бы завалились набок.

Прослышав о пожарах, Москва посулила областному начальству дать коленом под зад из кресел. То, в свою очередь, вздрючило районных… Засуетились, задёргали ветхое бюджетное одеяло. Вышвырнули из жилищной очереди ветеранов, многодетных мам, калек. Выдали погорельцам на выбор – полтора миллиона на руки или коттедж в райцентре: с водопроводом, газом, стриженым газоном. Хэ-х, это за их-то халупы. Между дружными, отроду делившими радость и невзгоды деревенскими пробежала чёрная кошка. Везунчики-погорельцы покручивали на пальцах ключи от коттеджей, а пять оставшихся семей затаили в сердце крепкую обиду.

Все, кроме Галкиной матери: та рада – радёшенька, что изба уцелела. Её отец строил, в ней она с сёстрами-братьями родилась, Галку родила, Галкиных детишек нянчила. Каждая половица выхоженная, вытертая, родная.

Эта Галина мать вечный ребёнок, ей-богу, и всю жизнь такой была. Вернётся, бывало, домой из ларька. Пятиклассница Галка придирчиво пересчитает сдачу.

– Мам! Опять тебя продавщица обманула. И сахару, – качнёт на ладони кулёк, – тут меньше кило будет.

– И бог с ней! И на здоровье! – машет рукой мать. – И не жалко! В одном месте убавится – в другом прибавится.

Что с такой матерью делать? Только скорее взрослеть самой. После восьмилетки Галка поехала в область, окончила сельхозтехникум, устроилась на хлебозавод лаборантом. Вышла замуж, детки выучились, «фр-р!» – разлетелись по заграницам, одна даже из Новой Зеландии письма шлёт. Да и у самой Гали чемоданное настроение – не сегодня-завтра уезжает к дочке в Финляндию на ПМЖ.

– Несе Галя воду. Коромисло гнетьсе.

За нею Иванко, як барвинок, вьется…

Галя раскраснелась, разомлела, призывно поводит плечами под сервисно-гарантийной футболкой. Глаза затуманены: это её коронная песня. Это она, така хороша Халя, несёт по вишнёвой, белой от солнца улочке поскрипывающее тяжёлое коромысло. Её влажное горячее под рубахой тело жадно обласкивает взглядом молодой сосед.

– Прийшов у садочок. Зозуля кувала.

А ти ж мене, Галю, тай не шанувала, – дядя Петя покручивает ус. Тайком – чтоб не толкнула в бок жена – косится на пышные, как взошедшие на добрых дрожжах, прелести городской гостьи. На кошачьей усатой роже написано: «В порядке, в большом порядке бабочка, сочная». С другого конца стола с Гали не сводит масляных глаз ещё один сосед, Леонтий Сергеич. Ох, не миновать мужикам разборок с супругами…

Стол плотно – не облокотиться – заставлен: молодая картошка с мясом, застывшая жёлтыми пузырями яичница, крупно нарезанные и пересыпанные солью помидоры и перцы. Галины гостинцы из города: колбаса, сыр, открытые банки с консервами, развёрстые золотые и серебряные коробки с конфетами. В центре стола – трёхлитровая банка с плещущейся на дне опалово-мутно-белой крепкой бражкой.