Андрей Шаргородский - Спермотоксикоз (сборник)

Не знать о подлости, предательстве и гневе,
Забыть о жадности и злости насовсем,
И сосчитать все звёзды в нашем мирном небе,
И подарить их по одной, но чтобы всем.

Познать любовь такую, чтоб не разлюбилось,
Друзей таких, которым всё бы рассказал,
Хочу, чтоб это всё и с вами так случилось
И чтобы мир такой от нас не исчезал.

А за ошибки иногда бывает стыдно,
И очень сложно в прошлом что-то изменить,
Сомнений груз меняет то, что очевидно,
И невозможно это к жизни применить.

Хотя способность забывать свои обиды
Не измеряется ни силой, ни умом,
В любой душе есть всё же правила Фемиды
И справедливость с невозможностью вдвоём.

Какие действия – такие и итоги,
Какой вопрос – такой же будет и ответ,
Как остановки, так и долгие дороги
Нам позволяют жить с бедою и без бед.

При всём желании итогов не предвидеть,
И запись в очередь на самый главный суд
Нас убеждает, что не нужно ненавидеть,
И это, может быть, наш самый важный труд.

Нарисуй на небе бесконечность
И забудь, чему учили столько лет,
Это просто, если знать, что значит вечность,
Это нужно, чтоб запомнить как ответ.

Если путь сомнений не приносит,
Если разум не умеет жить без бед,
Просто надо быть готовым: кто-то спросит —
Для чего ты приходил на этот свет?

И тогда, конечно, сбудутся тревоги,
И тогда для всех откроется секрет,
Что не просто так нам выпали дороги,
Что не просто их на картах мира нет.

И не деньги, и не сила правят миром,
И совсем порой бессмыслен тот обман,
Ложность ценностей, указанных кумиром,
Как бездарно кем-то созданный роман.

Я не думаю, что будет только хуже,
Я не знаю, сколько нам осталось лет,
Если ты рождён, так значит, ты здесь нужен,
В этом, может быть, и есть ответ.

Стучала ложка где-то по стакану,
И плакал мальчик тихо лет семи,
Мы отправлялись от перрона на вокзале,
Я на чужбину вёз три горсточки земли.

И что тут дивного? – Пора, видать, настала,
И нет сомнения, что этот ритуал,
Как на могиле корка хлеба на стакане,
Так горсть земли родной на холм, где дед мой пал.

Случилось это в день тринадцатый в апреле,
И год победный был, последний на войне,
В местечке Пайербах под Веной, свято веря,
Что он родных спасал и всех-всех на Земле.

И даже падая, пронзённый в сердце пулей,
Он видел мать, отца, жену и всех детей,
И славный сад, и поле, пчёл, летящих в улей,
Свою страну в цветах, где нет уж лагерей.

Он падал, зная, что их подвиг не забудут,
Он закрывал глаза как в сладком добром сне,
И горсть земли легла на сотни разных судеб,
И это надо было деду, как и мне.

Пускай напишут для истории другое,
Но память выжечь невозможно никогда,
Ведь день Победы – это навсегда святое,
И не изменят нас прошедшие года.

Из лучших слов, порою, строятся обиды,
И лучше нет желаний, чтобы никогда
Не возвращались на весы самой Фемиды
Ни наши действия, ни прошлого года.

И равновесие, скорей всего, не чудо,
Но на весах порой не важен слова вес,
Как мысли смысл, пришедший к нам из ниоткуда,
Как взор прощения, пришедший из небес.

Простые истины – как молодости сила,
И опыт жизни – как экзамен навсегда,
В котором все вопросы время уж спросило,
Расставив на свои места твои года.

Про сожаления никто уже не спросит,
И понимать труднее станет с каждым днём,
Свой вклад в решение пусть соразмерно вносит,
Кто не пугается дружить с таким огнём.

Трудней всего в конце желанного дождаться,
И всех увидеть с доброй грустью на лице,
И ни на что и никогда не обижаться
При расставаниях на жизненном крыльце.

Меня использовали не по назначению,
И потому срок моей годности истёк,
Пришла пора услышать все разоблачения,
И это самый непредвиденный итог.

В моей инструкции записано о радости
И о возможности её всем подарить,
Но получалось лишь пособие для жалости,
Которым было невозможно возразить.

Там также было о правдивости и верности,
И это главное, что важно соблюдать,
Ведь это в шаге от преступности и мерзости,
Что в жизни нашей очень трудно оправдать.

Особый пункт об испытаниях и трудностях,
И об умении всё искренне прощать,
О невозможности высказываться в грубостях,
Как невозможность беспричинно восхвалять.

Ещё там сказано о вере и о совести,
И про родителей, про Родину, про стыд,
Про смерть и горе, и про то, что будет вскорости,
Про то, кто вечно будет жить, а кто забыт.

Тот список долгий и не требует оценок,
И трудно сделать, чтобы было всё как в нём
Неповторимость – уникальности оттенок,
Мы с тем приходим и, наверно, с тем уйдём

Всегда сочувствую всем тем, кто на подъёме,
Ведь на вершинах тяжелее сделать вдох,
И пусть неискренность на жизненном приёме,
Как соразмерности, заставшие врасплох.

Недооценка, как причина поражения,
Всегда имеет обстоятельности шанс,
И недостаточно порою лишь везения,
Чтоб завершить достойно начатый сеанс.

И неизменно лишь условие задачи,
По вертикали отложить весь свой успех,
Чтобы проекции на линию удачи
Было достаточно для будущности всех.

И пусть масштабность соблюдаема условно,
Я непременно повторяю вновь и вновь:
При всех победах, совершаемых дословно,
Важнейшей самой есть и будет лишь любовь.

Самостоятельность пронизана сомнением,
И вероятно, что цена ему не грош,
Простой задачи с предсказуемым решением,
Где неизвестны только истина и ложь.

При турбулентностях привычного течения
Особый смысл обретает пустота,
И неуверенность возможного прощения,
И постулат, что всё прощает красота.

По истечении отмеренного срока
Парадоксальностью меняется итог,
И что того, что в этом очень мало проку,
Капризный случай не хотел и не помог.

Расклад приборов в сервировке мироздания
Не так изменчив, как угрозой ставший быт,
Причиной ставшей совершенное незнание,
И, как расплата за содеянное, стыд.