Владимир Савич - Бульвар Ностальгия

– Покажите, покажите. Эге-ге-ге. Ничего не получится, молодой человек. Без

малого десять лет я безуспешно пытаюсь вывести его из игры.

– Из какой игры? – недоуменно спросил я.

– Карточной, разумеется: преферансик, вистец, рамсец, бриджик, кинг, сека,

марьяж. Имею страстишку. А вы? Может, соорудим банчишко?

– Нет! Нет! – отказался я.

– О! Если бы не он… – Экстрасенс вернулся к Эпо. – Вы бы сидели сейчас не на

этих ореховых креслах, а на гарнитуре государя императора всея Руси. Поле

невероятное! Линия Маннергейма, а не человек! С такими словами он закрыл

за мной обитую кремовым дермантином дверь.

– Ах! Ты Змей! Ах! Горыныч! – ругал я не поддающегося никому на свете

пианиста ресторана МЦ. В тот день ему, видать, здорово икалось. Влезая на

ступеньку «Икаруса» я поскользнулся.

«А чтоб тебе под автобус попасть!» – пожелал я в сердцах Эпо.

С тяжелым вздохом за мной сомкнулись дверные створки. Автобус тронулся…

Утром у меня зазвонил телефон. Звонил руководитель оркестра «Малахитовый

Цветок» Г. Костриков.

– Гера срочно выручайте! – взволнованным голосом крикнул он в трубку.

– Что, Эпо собрался на игру?

– Хуже, мой юный друг. Значительно хуже. Эдик вчера погиб под колесами

«гармошки» (венгерский автобус «Икарус»). Выручайте, Гера. Жмур жмуром, а

лабня лабней!

Я оцепенел, словно человек укушенный комаром-переносчиком «нильской

лихорадки».

– Ну как?

– Му– у– у, – ответил я.

– Что вы мычите точно Герасим! Да или нет?

– А– а– а, – с трудом выдавил я звук похожий на «Да».

Поклав трубку, я посмотрел на себя в висевшее над телефонным столиком

зеркало.

Картина была жуткой. Из зазеркалья на меня смотрела изуродованная голова

Эпо. По бледно-серому лицу бывшего пианиста «МЦ» стекало желто-бурое

мозговое вещество. Это было настолько реально, что я зажмурился. Как

тяжелораненый, держась за стенку, добрел я до холодильника и, не отрываясь,

выпил из горлышка полбанки коньяку.

К вечеру состояние мое стабилизировалось, а, постояв по дороге в ресторан

возле церковных ворот, я и вовсе успокоился.

– Все под Богом ходим. Бывает, кто-то и поскальзывается. Се ля ви, – открывая

рояльную крышку, сказал я.

В перерыве я узнал подробности смерти Эпо.

Он стоял в ожидании автобуса на «бермудском треугольнике». Чего его туда

занесло – непонятно. Ведь он всегда ездил на такси. Стоял себе, стоял. И вдруг -

бац головой под левое переднее колесо набиравшей скорость «гармошки». То

ли толкнул его кто, то ли он с бодуна пошатнулся, никто толком не разглядел.

Говорят, черепок треснул как грецкий орех! Мозговое вещество разлетелось в

диаметре пяти-шести метров, непоправимо испортив какой-то дамочке

импортный костюм. Описанная затем очевидцем голова пострадавшего была

точь-в-точь виденной мной в зеркале!

Гера Хорошевский отвел мои руки, тяжело вздохнул и продолжил.

Ну, а теперь к главному. К тому, почему собственно я поведал тебе сию

стори. Недели две тому назад мне надо было отлучиться на недельку из города.

Менеджер привел какого-то молодого паренька. Герман назвал его фамилию и

добавил: классный, надо сказать, пианист. Шустренький такой. Услужливый.

На казачка похож: усики, чубец. Я вернулся. Мальчонка откланялся и ушел. С

тех дней я стал внимательно переходить дороги. И вот на тебе – меня

неожиданно скрутил радикулит. Уверен, что это его работа! А кто его знает,

может это мне мстит Эпо? Тут, брат ты мой, все не так просто. Ох! Не просто.

Боюсь, что скоро мне не понадобится ни массаж, ни все вот это…

Гера обвел глазами стильно меблированный бедрум.

– Ну что ты, в самом деле, – успокоил я Геру и поинтересовался: – а кто ж сейчас

играет вместо тебя?

– Ну, кто, кто!? Шустрый тот казачок.

– И что ты думаешь делать, когда встанешь на ноги?

– Кое-что предпринимаю.

От этих слов по комнате, качнув занавеску, пробежал зябкий ветер.

Выйдя на улицу, я налетел на звезду парапсихологии. Она не шла, а

переливалась, точно вылитая из градусника ртуть. Хап-цап, – махнула рукой

Бронислава Львовна Н, и упругий порыв ветра погнал меня вперемежку с

бурой опавшей листвой к автобусной остановке.

Вскоре Герман Хорошевский поправился, вернулся в свой отель и выпал

из поля моего зрения…

Но вчера я столкнулся на улице с Брониславой Львовной Н.

Она улыбнулась мне как старому знакомому, и, многозначительно подмигнув,

произнесла «дуллис нуллис». В тот же вечер на глаза мне попалась газетная

статья с хлестким названием «Анархия на дорогах!»

«Вчера на автобусной остановке под колесами маршрутного автобуса, —

сообщалось в ней, – погиб молодой талантливый пианист» . Были названы

ФИО погибшего.

Они один в один совпадали с музыкантом, замещавшим несколько дней в

Плазе-отель Г. Хорошевского. К ним прилагалось и леденящее душу фото.

Дальше шло пространное рассуждение о необходимости пересмотра правил

дорожного движения.

Известный пианист Harry Best, говорилось в заключении, в память о погибшем

даст серию благотворительных концертов, деньги с которых пойдут на

переоборудование городских автобусных остановок».

Леонид Александрович с короткой и острой, как бритва, фамилией Чик -

мой не то чтобы друг, но и не так чтобы шапочный знакомый. Фамилия у

Леонида Александровича короткая, а сам он, напротив, длинный и тонкий,

словно ученический циркуль.

Л.А. Чик носит окладистую бороду, косматые усы и длинные волосы, отчего в

его внешности есть нечто дворницкое.

Обстановка в квартире Леонида Александровича, как и его одежда, носит на

себе отпечаток давней поры психоделических экспериментов и эстетического

мейнстрима.

На стенах развешаны плакаты известных деятелей андеграунда: Бойса,

Уорхола… На столиках– безделушки музыкальных кумиров: фарфорового Боба

Дилана, Фрэнка Заппа… По углам расставлены электроакустические гитары, на

которых Леонид Александрович ежедневно музицирует. Инструментом он

владеет так себе, но, как говорится, пусть уж лучше «лабает», чем промышляет

– в том смысле, что не ворует.

Хотя, между нами говоря, Л.А. Чик балуется и последним. Не так чтобы очень,

но…

Ну вот, скажем, приходит Леонид Александрович в антикварный магазин с

пустяшной долларовой куколкой, а выходит с приглянувшимся фарфоровым

идолом рока.

Эту акцию он именует уклончивым термином «одолжиться».

Приблизительно таким же манером Леонид Александрович обретает и свой

гардероб.