Владимир Савич - Бульвар Ностальгия

тоже так подумал, но уверяю вас, я и раньше это спрашивал у Алекса, но не в

лоб, а вскользь, так сказать. Вот мой вопрос:

– Скажите, Алекс, то есть простите, Алексей Петрович, я все хотел у вас

спросить, где вы учились музыке? Заканчивали какую– то консерваторию? Ведь

вы, не побоюсь этого слова, – блестящий пианист.

– Нет, я ничего не заканчивал, – тяжко вздохнув, ответил Алексей Петрович, – но

ужасно ей музыки, любил маму, тепло относился к дедушке и страшно боялся

отца. Представляете, отца уже давно нет на этом свете, но если он мне снится,

то я целый день хожу сам не свой и весь дрожу от страха. Хотя ничего

особенного во внешности и манере поведения отца не было. Интеллигентный,

воспитанный человек, но у него был такой голос. Такой голос, что мне даже

страшно о нем вспоминать, а уж представьте, каково было его слушать!?

А ведь в детстве у моего отца был голос Робертино Лоретти, и ему пророчили

мировую славу, но в переходном возрасте голос, увы, пропал и стал низким

сиплым. Может быть, я не утверждаю, что это так, только предполагаю, может

быть от обиды, что он не стал знаменитым певцом, из ревности – отец не хотел,

чтобы я стал известным пианистом?

Алексей Петрович закурил и задумался. Как будто бы пытаясь ответить на

поставленный самим собой вопрос. Наконец, он потушил сигарету и

продолжил.

– Но вернемся к его голосу. Даже в обычном разговоре его голос пугал

собеседника, а уж если он злился, то того сковывал просто-таки животный

страх!

– Я хочу поехать в эту школу, папа. – Сказал я отцу.

– Нет. – Ответил он, и если у меня даже было какое– то желание поспорить с

отцом, то после этого холодного как могила «НЕТ» оно исчезло.

Музыкантом я не стал, а по настоянию отца и рекомендации ведомства, в

котором служил мой дедушка, я отправился в академию департамента

внутренних дел. После окончания работал следователем, а в свободные от

работы время тайком, используя черный ход, поднимался в квартиру к бабушке

(отцу я сказал, что использую ее как конспиративную для встречи со своими

стукачами) и играл там на рояле.

– Почему тайком?

– Но согласитесь, ведь это смешно: следователь, да еще с таким прозвищем как

у меня «Душитель» и вдруг играет на рояле?! Дойди эти разговоры и смешки

до моего отца. О, это было бы нечто!!!

Больше десяти лет я проработал следователем. Боже как я ненавидел эту

профессию. О! как я ее ненавидел! Тут нужен Шекспир, чтобы описать мою

страстную, жаркую, лютую ненависть к этому жуткому ремеслу!

И вот эту самую ненависть я вкладывал в пальцы, которыми сжимал горло

несговорчивым подследственным!

Алексей Петрович выпил рюмку. Закурил и стал молча пропускать тонкую

струйку сквозь дымные кольца. Делал он это также блестяще, как играл на

рояле.

– Уйти из ведомства?. – Вопросом, раздавив сигарету в пепельнице, продолжил

он свой рассказ. – Бросить все к свиньям собачьим!? Но чтобы я стал делать.

Играть в ресторане? И потом голос отца! О, этот голос не то, что не давал мне

не то, что уйти, но даже подумать об этом! Но жизнь не вечна, к счастью -

несчастью? В моем случае я полагаю к счастью! Отец мой, упокой Господи

душу его, ушел в мир иной, а с ним ко мне явилась мысль уйти из ненавистного

мне ведомства. Перейти из мрачного мира «дел» в сферу «гармоний» Мысль об

уходе стала расти во мне как???? Как эпидемия гриппа! Через год после смерти

отца она, наконец, сформировалось в окончательное решение и, бросив все, я

оказался здесь. Теперь даю здесь концерты, участвую в вечерах и спектаклях, а

заработанные не Бог весть какие деньги перевожу в фонды для детей,

пострадавших от родительского насилия и лицам, потерпевшим от

следственного произвола.

Алексей Петрович закурил новую сигарету. Наступила долгая пауза.

– Все это безумно интересно, Алекс, – нарушил я паузу, меняя, таким образом,

мизансцену, – пардон, Алексей Петрович, но сжать пальцами горло так, чтобы

человек раскололся – в это мне как-то не верится?

Дурацкий, надуманный вопрос, решит читатель, и автор согласится с ним, но

только с той оговоркой, что сочинители– люди экстремального склада

характера, и им не просто расскажи, но и продемонстрируй, а еще лучше– дай

самому попробовать. Вкусить, так сказать, живых эмоций. Поэтому они

(сочинители) способны и на насилие, и на разврат, и даже, упаси Господи, на

убийство.

Алексей Петрович ничего не ответил, а сделал резко движение рукой и пальцы,

изумительные, достойные поэмы пальцы его, сомкнулись на моем горле. Все

поплыло перед глазами, и я вступил в черную (с яркой светящейся точкой в её

конце) трубу.

Интенсивно пульсирующая точка стремительно приближалась. В тот самый

момент, когда я вот-вот должен был шагнуть из темной трубы в ослепительный

свет, Алексей Петрович отпустил свою хватку. Минут пять я кашлял. Тяжело

дышал и безумно вращал зрачками.

Когда же окончательно пришел в себя, то никакого Алексея Петровича в

квартире уже не было. Кроме того, исчезла его рюмка, тарелка, папка с нотами

и пепельница с его окурками.

Только за стенкой, в давно уже необитаемой квартире, невидимый пианист

играл ноктюрн соль минор (соч. 15 N 3) Фредерика Шопена.

Борису Струнову на шестнадцатилетие родители подарили гитару.

День и ночь, ночь и день просиживал Боря с родительским презентом. Через

месяц-другой он уже довольно недурственно перебирал аккорды любимых

композиций, а спустя полгода написал собственную песню.

Почти все, кто слышал Борину композицию, охарактеризовали ее емким

определением «класс», но нашлись и такие, кто обозвал «лажей».

Тогда Борис решил написать совершенную песню, в которой идеальная

поэтическая строфа ложилась бы на безупречную музыкальную гармонию. Но,

как ни пытался юный сочинитель одолеть эту проблему, в итоге всегда выходил

стандартный: тон, полутон, тоника, субдоминанта, домината, а в стихотворной

форме: ямб, хорей и допотопный амфибрахий.

Испробовав все привычные формы сочинительства, Боря бросился к

нетрадиционным, то есть решил прибегнуть к галлюциногенным препаратам. И

тут ему приснился сон.

Лето. Утро. Солнце. Каникулы. Из кухни аппетитно пахнет клубничным

вареньем.

– Боря, будь добр, сходи за почтой, – просит его бабушка. – Уже два дня никто в

ящик не заглядывал.

Борис хотел было отказаться, но это грозило потерей его любимой клубничной

пенки. Начинающий композитор спустился вниз. Открыл ящик. Вытащил

газету «Социалистическая индустрия», журнал «Здоровье», почтовое