Джером Бар - Супермен (сборник)

Кип опустился на сиденье, сам не понимая, почему он это делает. Зачем ему оставаться? Как глупо… Но какое будущее ждет этих парней? Им вдруг овладело какое-то неясное, но сильное возбуждение, и он почувствовал себя слабым и свободным от всех переживаний. Нет, ничьи издевки не причинят ему боли, сравнимой с той, на которую он собрался было обречь своих гребцов…

— Внимание! — громко сказал он. Стипендиаты испуганно взглянули на него и подняли весла. Кип старался, чтобы его голос звучал непринужденно, словно это была простая тренировка. — А теперь постарайтесь грести в такт. До сих пор вы махали веслами, как прачки какие-нибудь…

Лица стипендиатов стали почти спокойными. Кип ощущал свою власть над ними, и это было ему приятно. Он снова услышал, как Эд кричит в мегафон, но слов не разобрал.

— Старт! — скомандовал Кип, и восемь весел опустились на воду.

Впереди вновь послышались крики: к финишу пришла команда военных моряков, обогнавшая Сиракузы и Калифорнию.

Уже стемнело, и лодки превратились в тени. Но те, кто еще не ушел домой, увидели, как достигла финиша последняя лодка — университетская «восьмерка». От предпоследней она отставала ярдов на двести, но шла уверенно и спокойно.

Люк Гудвуд всегда хорошо играл в бейсбол, не то что я. В детстве я был не по годам низкорослым, однако учился хорошо и не хотел играть с малышами; мне хотелось играть с одноклассниками, но в игру они принимали меня только благодаря Люку. Люк неизменно был подающим и обычно говорил: «Да пусть играет в поле». Если подавал он, не так уж было важно, кто в поле, потому что противник почти никого не мог запятнать. Иногда я играл и принимающим, так как у меня была самая лучшая бейсбольная рукавица. Подавал Люк очень сильно, его подачи ставили в тупик лучших отбивающих, но часто ставили в тупик и меня, поэтому брал я их неважно. Кроме того, я побаивался стоять у основной базы, потому что, отбивая мяч, ребята вовсю размахивали битой. Опаснее всех в этом отношении был Джо Ланкастер, он почти всегда играл против нас, потому что обладал сильным ударом и как-то сквитывал подачи Люка. Стоя возле него, я боялся чуть ли не до смерти, что он стукнет меня по голове. А Люк покрикивал: «Подойди ближе к базе, черт возьми, или пусть принимает тот, кто умеет!».

Джо Ланкастер был не намного выше меня, но мускулистым. Белолицый, с белыми, чуть ли не седыми волосами, но не альбинос, он казался старше своих лет. Удар у этого серьезного, невозмутимого парнишки был что надо; помню, как Джо изо всей силы бил по мячу и бежал к базе перебирая короткими ногами быстро, как фокстерьер, но выражение лица при этом у него бывало каким-то безжизненным, отсутствующим. Впоследствии, приезжая домой, я видел его в ресторане за стойкой. Теперь я выше его, потому что с тех пор он почти не вырос. Здоровается Джо так, словно видит тебя впервые, и спрашивает, что угодно. Летом, когда он работает с засученными рукавами, видно, что руки у него по-прежнему маленькие, как у мальчишки, сквозь очень белую кожу просвечивают вены.

Этот самый Джо и угодил-таки мне битой по голове. Люк бросился к основной базе с криком «Ты убил его!», потому что от удара я потерял сознание. И больше принимающим я не играл; в следующий раз, когда я пришел со своей хорошей рукавицей, Люк сказал: «Дай ее сюда», отдал другому, а мне велел играть в поле. Из-за этой забранной рукавицы я единственный раз в жизни обиделся на Люка.

Я часто бывал у Гудвудов, дом их мне нравился, хотя нисколько не походил на наш. И внутри, и снаружи он напоминал фермерский; город подступал к нему, и странно было видеть его в глубине улицы, с курятниками и сараями на задворках. Отец Люка, мистер Гудвуд, когда-то был шерифом, в ноге у него сидела пуля, рослый, судя по рассказам, в молодости, он теперь усох, и кожа его висела складками. Усы его пожелтели от жевательного табака, глаза были красными; поговаривали, что он напивается до полусмерти, однако, надо отдать ему должное, напивался до полусмерти он наверху, в своей комнате, никому не показываясь на глаза. У него было четыре сына, и всех их губило пьянство. Говорят, что именно из-за выпивки Люку пришлось покинуть высшую бейсбольную лигу, и никто из Гудвудов не мог отказаться от этого яда. Так или иначе, в доме у них царили мужские порядки, шестеро мужчин, включая деда, усаживались за стол, а миссис Гудвуд и ее дочь носились от стола на кухню с потными лицами и влажными от кухонного пара волосами. На спинках стульев в гостиной висели мужские пиджаки, иногда охотничьи куртки со старой запекшейся кровью, на каминной полке лежали клубки веревок и револьвер; дробовики и удочки валялись где попало, даже на свободной кровати. Охотничьи собаки беспрепятственно разгуливали по всему дому.

Люк брал меня с собой на охоту, а иногда кто-нибудь из его старших братьев брал нас обоих; правда, моей матери не нравилось, что я вожусь со взрослыми парнями, она считала их моральный уровень недостаточно высоким. Не думаю, что он был значительно ниже, чем у других парней, но из их разговоров подросток, несомненно, мог набраться многого. Стрелял Люк замечательно. Он часто охотился в одиночку, потому что родители не всегда отпускали меня. Вставал до рассвета, завтракал на кухне пустым хлебом и кофе, а потом уходил дотемна с винтовкой или дробовиком. Еды с собой он не брал никогда, и все говорили, что охотится он впроголодь, как индеец. Люк и внешне походил на индейца, даже в детстве, хотя волосы у него были светлые; высокий, поджарый, с большим, изящно очерченным носом, при ходьбе он мягко ставил на землю свои длинные ступни, чуть приподнимаясь на носках, словно ощупывал дорогу. Так ступал он даже по бетонному тротуару, видимо, из-за частых хождений по лесу. Неудивительно, что, проводя на охоте целые дни, он никогда не готовился к урокам и не находил полезного применения своему уму, несмотря ни на что, весьма недюжинному. Хорошие отметки Люк получал только по чистописанию, тогда оно еще было в программе средних классов. Он точно копировал прописи на верху страницы, одной линией, не отрывая карандаша от бумаги, мог нарисовать птицу, иногда весь день в школе он только этим и занимался. Птицы эти были очень похожи друг на друга, изящными и округлыми, как его спенсерианский почерк, но ни на одну из божьих птиц не походили. Иной раз Люк выводил слова, как бы вылетающие из клюва: «сволочь», а то и похуже, потом зачеркивал, потому что эти его рисунки прекрасно знали все учителя и ученики.

Школу Люк не окончил. Учиться он бросил не сразу, а просто ходил на занятия все реже и реже, главным образом в ненастные дни, а по хорошей погоде отправлялся на охоту или на рыбалку. Тянулось это так долго, что ни мы, ни даже учителя не заметили, когда он перестал ходить на уроки совсем. Летом, одетый лишь в старые брюки, он дремал на травке в тени у себя во дворе, растянувшись, словно кот, или шел рыбачить или играть в бейсбол. Потом Люк стал выступать за бейсбольные команды маленьких городков нашей округи, зарабатывая таким образом мелочь на патроны и рыболовные снасти.