Анатолий Кулик - Политическая наука № 4 / 2010 г. Политические партии, демократия и качество государственного управления в современном обществ

В целом в первые две декады после Второй мировой войны партии per se (т.е. легитимность политических партий как таковых) и многопартийность (т.е. легитимность конфликта между различными партиями) получили широкое признание, сформировавшееся главным образом как реакция на однопартийные фашистские режимы межвоенного периода. Но теперь, даже в консолидированных демократиях, партии находятся под стрессом. Их имидж в общественном сознании сугубо негативный [Dalton, 2005; Torcal, Gunther, Montero, 2002]. В 15 старых демократиях Европейского союза партии получают позитивную оценку менее чем 20 % людей [Dalton, Weldon, 2004, р. 386]; уровень доверия им гораздо ниже, чем другим институтам и организациям [Ibidem, р. 385]. Около 30 % граждан считают, что партии далеки от простых людей, до которых им нет никакого дела [Ibidem, р. 383]. Еще более удивительно, что эти чувства не ограничиваются консолидированными демократиями, что позволило бы отнести их на счет своего рода эффекта усталости. Антипартийные настроения широко распространены и в новых посткоммунистических европейских демократиях [Kopecky, 2006, с. 266; Toka, 2006].

Недоверие партиям как институту (« Parteinverdrossenheit »), «смешанное с острой критикой деятельности конкретных партий» [Dalton, 2005; Torcal, and Montero, 2006], было использовано антисистемными, популистскими и экстримистскими партиями [Abedi, 2002; Betz, 2004; Ignazi, 2006; Schleder, 1996]. Их агрессивная риторика нашла определенное одобрение среди наименее привилигированной части населения, но не настолько, чтобы составить угрозу демократическим политиям (за примечательным исключением Австрии и Италии). С другой стороны, приводились доводы, что такие «“партии антипартийной системы” (anti-party-system-parties) […] могут просто представлять собой следующий этап непрерывного процесса развития партий» [Katz, 2002, р. 118].

В какой мере это негативное восприятие современных политических партий влияет на их силу и роль? Чтобы получить ответ на этот вопрос, необходимо разобраться с тем, как измеряется сила партий, и обсудить их нынешнюю роль.

Стандартным индикатором, используемым в сравнительной оценке силы партии, является размер ее членства. Этот упрощенный индикатор широко используется, даже если с ним нужно обращаться очень осторожно: каждый, кто непосредственно исследовал партийные организации, знает, как «округляются», если использовать этот эвфимизм, числа. Грубо говоря, величина членства дает простой, совместимый в кросс-страновых исследованиях и исследованиях временной динамики индикатор для измерения «силы» партии, но этот индикатор недостаточно надежен. В одних странах больше, в других меньше. Например, во Франции [Billardo, 2003; Ysmal, 1989] и в Италии [Bardi, Ignazi, Massari, 2007] он приводил в отчаяние аналитиков и ученых, поскольку партии обычно предоставляли «неточную» статистику. Проблема надежности данных существует также и в других странах, таких как демократии Центральной и Восточной Европы [van Biezen, 2003].

Если даже принять во внимание эту проблему статистики и отнестись к данным с некоторой долей скептицизма, все равно можно сказать, что с 50-х годов, золотого века партий, наблюдается нисходящий тренд. Во всех 13 давно установившихся демократиях Европы число членов партии драматически упало: к началу 1980-х годов их потери даже превысили 50 % прежней величины [Mair, van Biezen, 2001]. Более того, если посмотреть на соотношение между количеством членов партии и электоратом в целом, масштаб коллапса становится очевидным [Scarrow, 2000, р. 86–95]: ни в одной стране это соотношение не оставалось стабильным, не говоря уже о росте. Мэир и ван Бизен [Mair, van Biezen, 2001] показали, что если в 1980 г. в среднем 9,8 % различных электоратов состояли членами партии, то к концу 1990-х средний показатель уменьшился почти вдвое, до 5,7 %. Проанализировав 10 демократий, для которых данные о членстве были наиболее надежными, Питер Мэир констатировал: «Средний уровень членства составлял 14 %; в большинстве стран – в шести из десяти – уровень был выше 10 %. Это означает, что в большинстве стран, по которым были доступны данные, больше одного в каждом десятке имеющих право голоса избирателей были членами политических партий. В конце 1990-х годов надежные данные о членстве можно было найти для двадцати демократий, одни из которых старые, другие новые. Средний уровень членства для всех этих стран был всего лишь 5 %, т. е. чуть больше одной трети от уровня, зафиксированного в 1960-х, и только в одной из этих двадцати стран – Австрии – было зафиксировано превышение 10 %» [Mair, 2005, р. 15–16].

Однако членство в партии говорит только об одной стороне истории: закате низовой организации партии на местах ( party on the ground ) [Katz, Mair, 1995] 18 18 Понятие party on the ground было введено в научный оборот в статье : Katz R.S ., Mair Peter . The evolution of party organizations in Europe: The three faces of party organization // American review of politics. – Arkansas, 1993. – Vol. 14. – P. 593–617. В ней авторы выделяют в качестве объектов исследования три «лица» партии: party on the ground – рядовые члены, party in central office – ее руководство и party in public office – члены партии в структурах государственной власти. – Прим. ред. . Кризис этого специфического «лица партии» не означает, как мы увидим далее, что партиям осталось разве что оплакивать свою судьбу. Как раз наоборот, было бы грубым просчетом из упадка низовой организации заключить, что партии вытесняются из политики. В действительности партии усилили свое влияние благодаря развитию двух других своих «лиц» – руководства партии , и, прежде всего, ее членов в структурах государственной власти . Отсюда следует, что сдвиг во внутреннем балансе власти между тремя лицами партии – от рядовых членов к руководству и тем, кто занимает посты в государстве, – созвучен изменениям в обществе и форме правления.

Партии, подобно другим организациям, обычно отражают общество, в котором живут. Диффузия между обществом и такой «пористой» организацией, как партия, выше, чем между ним и другими организациями. Длительная академическая традиция связывала изменения в функциях и организации партий с изменениями в обществе. Ханс Даальдер [Daalder, 1983], идя по стопам Зигмунда Неймана, Мориса Дюверже и других, подчеркивал роль индустриальной революции в появлении массовой партии. В свою очередь, Отто Кирххаймер связывал развитие всеохватывающей (catch-all) партии с переломными изменениями в обществе. Согласно немецкому политологу, приближение общества изобилия и потребления благоприятствовало падению социальной дифференциации и разъединенности, тогда как процесс секуляризации политики в то же самое время стал причиной падения значимости идеологий и смягчения религиозных практик. Всеохватывающая партия стала, таким образом, побочным продуктом заката индустриального общества: когда деление общества на закрытые сегменты на основе религиозной или классовой принадлежности кануло в прошлое, граждане открывали для себя свободу от прежних традиционных лояльностей, и их вовлеченность в политику и особенно в партийную активность ослабевала.