Александр Лекаренко - ЛЕГИОН

Формально, мы с сестрой являлись наследниками, как и мать. Делить было что, и помимо денег. Но, мы с Эвелиной не стали этим заниматься, а просто обосновались у матери.

Никогда ещё я не жил так счастливо. Я совершил уже несколько тяжких преступлений, Эвелина знала об этом, но это нас ничуть не волновало. Прошлое не достало меня, будущее не существует, мы жили в настоящем моменте и были вполне счастливы.

Я открыл для себя интернет, раньше не доходили руки, которыми я ковырялся во всяком дерьме. Теперь стало доступно всё, за очень короткое время, я прочитал больше, чем за двадцать предыдущих лет. Но не нашёл ничего нового. Мне уже всё рассказала своя и чужая кровь. Я начал думать. Я водил пальцем по корешкам книг в отцовской библиотеке – Гессе, Бунин, Набоков, Ницше. Маркс. Меня поражало, насколько эти люди, которыми я восхищался – наивны и оторваны от жизни. Где они жили, на какой планете? Куда ушёл этот фонтан чувств, идей, таланта, - и зачем он был?

Чтоб хуй стоял и бабки были. Вот что написано метровыми буквами на каждом эритроците крови любого человека. Я всё больше и ближе приходил к мысли, что если бы все жили по этому правилу, то в мире было бы намного меньше горя. Если бы все жили по этому правилу честно, не маскируя его идеями и философиями, не извращая высосанными из пальца чувствами, то не пришлось бы так много убивать. Мы бы вполне обошлись разбитым носом. А те политики и бандиты, которым хочется разбивать головы, вполне могли бы делать это где-нибудь на арене цирка – по-честному и за деньги.

Я всё ближе подходил к выводу, что все европейские философии, идеи и идейки вырастают из одной изначальной лжи – о Добре и Зле. Никакого Добра и никакого Зла не существует нигде, кроме как на проклятом древе, засаженном в мозг христианского человека его создателем. На этом древе вырастают все плоды европейской цивилизации – тотальные войны, геноцид, экономическая эксплуатация, экономический кризис. И смерть. Язычник не умирал, он уходил в мир своих предков, где нет ни райских кущей, ни адских котлов. Смерть была не повесткой в суд, а звездой, озаряющей жизнь – и муравья, и птицы, и человека. Я смотрю вокруг себя и не вижу никакого Добра, Зла, Воздаяния и Справедливости. Муравей поедает тлю, птица склёвывает муравья – причём тут Справедливость? Жизнь без Бога – не имеет конца, она самодостаточна и права по праву существования. Это Бог христиан изгадил Эдем, который не создавал и изгнал всё живое «во тьму кромешную и скрежет зубов» - в христианскую вечность.

Кто-то скажет, - чего ты паришься? Никто уже не верит в эти поповские байки. Да, не верит. Но, мы живём внутри государства, внутри политики, внутри экономики, - основанных на христианской лжи. Когда у вас всю жизнь отбирают деньги на налоги, не давая ничего взамен, - как вы можете не париться? Когда у вас отбирают сына, чтобы убить его на какой-нибудь войне за справедливость, - вы что, останетесь безучастным? Западная демократия, основанная на фикциях Добра, Равенства и Справедливости, - это голем, помеченный знаком доллара на лбу, он существует не существуя, он не жив, но способен убивать. Попы, никогда не верившие в своего Бога, ловко устроились внутри этой демократии, они сменили рясы на смокинги и эта байка о Христе продолжает приносить им хорошие дивиденды.

Кто-то скажет, - какое тебе дело? Живи, как живётся. Я так и делаю. Ни Бога, ни Царя, ни Отечества, - такой стиль жизни я называю сатанизмом. Я не отдам кесарю кесарево. Я не отдам своего ребёнка Молоху. Я буду защищать свою Эвелину, мне плевать на Отечество. Но, я люблю людей, - свой народ. Любовь, - это единственный закон. Не во имя Любви, но ради Любви – можно всё.

А того, кто скажет мне – «нет», - я убью и никто меня не найдёт. Мой Бог любит меня.

Голова 12 .

Я восхищаюсь Набоковым. Набоков написал самую утончённо-развратную книгу из всех, что я когда-либо читал, а прочитал я их немало. Но, сам-то он навсегда остался кабинетным собирателем бабочек и ни разу не высунул носа на улицу, чтобы найти девочку. Могу заметить, что у меня таких девочек было немало. Великий ниспровергатель Ницше нашёл великие слова, чтобы выразить великие идеи. Мощные, разрушительные. И при этом был довольно сопливым интеллигентом, который мухи не обидел и ни разу не нашёл в себе мужества хотя бы выступить на собрании анархистов. Маркс тоже был великим ниспровергателем Капитала и великим экономистом. Но, при этом всю жизнь просидел на шее у своих буржуазных родственников и друзей, не решившись воплотить в жизнь хоть какую-нибудь идейку, хоть на уровне пивного ларька.

А вот, тот самый Мэнсон, мне нравится. Мэнсон сказал – Мэнсон сделал. Сказал – «хочу девочку» - пошёл и взял десять девочек. Сказал – «убей свинью» - пошёл и зарезал целое стадо. Вот это я называю философией пера и топора.

Со мной всё было наоборот. Я сначала сделал – потом сказал.

Я по натуре мягок, не дерзок, не агрессивен. Во мне изначально отсутствуют качества уличного бойца. Я из вполне благополучной семьи. Но, и обстоятельства этой семьи и само время были таковы, что воспитывался я на улице. Я избегал конфликтов и был трусоват. Когда я впервые увидел нож в уличной драке, то чуть не обосрался. Но, я был вынужден научиться не обсераться.

Если вы возьмёте нож из незакалённого железа и попробуете им что-то резать, он сразу затупится. Но, если вы возьмёте тот же клинок, сто раз раскалите его, сто раз согнёте, сто раз откуёте и закалите в ледяной воде – вы получите булатную сталь. Со мной произошло что-то подобное.

Старина Мэнсон – это клинок из незакалённой стали. Он затупился от первого применения и сразу сел. Я никогда не стану тупым. Меня можно сломать – убить. Но меня нельзя согнуть, нельзя посадить в клетку.

Моя кривая судьба повела меня по жизни таким путём, где я постоянно сталкивался с кровью. Или сам кого-то сталкивал. А когда я пытался соскочить с этой тропы войны, судьба пинком возвращала меня на место. Теперь я уже не соскакиваю, я просто спокойно стою на обочине. Я остался не дерзким, не агрессивным. Я не приобрёл качеств бойца. Я приобрёл другое качество – качество стали. Я перестал быть мягким. Я знаю, что могу пройти через людей, как нож сквозь масло. Но, мне это продолжает оставаться совершенно неинтересным. Убийство не имеет для меня ритуального смысла, как для Раскольникова или Мэнсона. Я люблю жизнь, но не ценю её так, как ценит торгаш. Я влюблён в неё, как в любовницу, могу и убить, если изменит. Я не торгую жизнью, как сутенёр. Одна из центральных идей европейской культуры, - идея «выживания», мне совершенно чужда. Мне смешны киносупермены, которые где-то там «выживают», любой ценой. Если надо умереть, - умри. С любовницей следует расставаться с улыбкой, а не обссыкаясь на больничной койке, с чужой почкой в теле.