Гжегож Низёлек - Польский театр Катастрофы

Во время открытия радиостанции во Вроцлаве 16 ноября 1947 года Болеслав Берут оглашает пакт забвения для польского общества. Этот пакт носит характер исключительно либидинальный (долженствующий вызвать высвобождение общественной энергии), а не политический (ведь одновременно полным ходом идут процессы против политической оппозиции); такого рода пакты охватили тогда почти все общества, претерпевшие во время войны. Безотносительно царящих в них политических и идеологических режимов, Германия, Франция, Соединенные Штаты (а позднее также Израиль) выработали собственные политические стратегии по организации общественной амнезии. Нужно об этом помнить, особенно когда сегодня речь Берута (опубликованная позднее в виде брошюры, носящей название «О распространении культуры») подается в качестве хартии польского соцреализма [310] Можно, впрочем, отнестись к речи Берута и по-другому: «Не стоит, однако, преувеличивать значение этого выступления. Партийные и государственные факторы не имели тогда (по крайней мере, публично) столь очевидного влияния на атмосферу культурной жизни, как это стало происходить позднее» ( Możejko E. Realizm socjalistyczny. Teoria. Rozwój. Upadek. Kraków: Universitas, 2001. S. 190). . Стоило бы, однако, сразу же подчеркнуть содержащиеся в речи Берута важные отступления от образцовых вариантов эстетики и идеологии соцреализма. Прежде всего программа перестройки общества через распространение культуры благодаря использованию радио больше связана с утопическими идеями левого авангарда, чем с прагматической доктриной социалистического реализма. Это скорее конструктивистский и энергетический проект, нежели миметический и дидактический. Соцреализм, увиденный в перспективе авангарда, предстает скорее общественным движением, чем идеологическо-эстетической доктриной [311] См.: Tomasik W. Inżynieria dusz. Literatura realizmu socjalistycznego w planie «propagandy monumentalnej». Wrocław: Wydawnictwo Leopoldinum, 1999. . Речь тут идет о том, чтобы проецировать активизирующие образы общественного единства, стирать различия, а любую инаковость убирать из поля зрения. Во-вторых, польский соцреализм — в свете речи Берута — стоило бы признать глубоко специфическим явлением, обладающим иной, чем в других странах, динамикой. Определяющим для этой специфики было отношение к войне. А что самое интересное: не столько к политическим и идеологическим вопросам (борьба с вооруженным подпольем, клевета на Армию Крайову, осуждение Варшавского восстания), сколько к травматическому измерению военных переживаний. Речь ведь здесь идет не об идеологически корректном образе войны, а о преобразовании пережитого в то, что составит основу общественного активизма, речь идет о готовности участвовать в монументальном акте восстановления и перестройки, о перспективе проработки военной травмы. Поэтому активистская модель авангарда, к которой прибегнул Берут, как представляется, гораздо больше соответствует этому случаю и оказывается гораздо более действенной. Ведь визуальный образ тут отступает перед конструкцией и потоком общественной энергии, аффект отрывается от травматического события. Иконоклазм авангарда, таким образом, находил в этом случае очень конкретное политическое применение.

Радиопроект Берута должен был найти живой отклик общественности. Ведь речь не шла о том, чтобы оставить военную тему — это было невозможно в том числе чисто психологически (и Берут прекрасно об этом знал), — а о том, чтобы идеологически стимулировать вытеснение, которое происходило в области коллективной и индивидуальной памяти о войне. Радио в речи Берута становится символом позитивной энергии коллективного либидо и, как в классическом фрейдовском определении, связывается с понятиями сети, связи, потока, восстановления, интеграции, упорядочивания, сращивания, унификации. Новая вроцлавская радиостанция «делает возможным расширение сети приема прежде всего на территории Верхней Силезии, но также и далеко за ее пределами; значительно облегчает увеличение числа абонентов радио среди населения Вновь Обретенных Земель; сильнее связывает это население с целым, которое составляет наша общественная, культурная и общенациональная жизнь» [312] O upowszechnienie kultury. Przemówienie Prezуdenta Rzeczpospolitej Bolesława Bieruta na otwarciu radiostacji we Wrocławiu 16 listopada 1947. Warszawa; Kraków: Radiowy Instytut Wydawniczy, 1948. S. 6. . На этот либидинальный аспект культуры эпохи сталинизма обращал внимание Войцех Томашик в книге «Инженерия душ»: ее монументальность всегда выявляет стоящую за ней силу и энергию, а также визуализирует «порядок, дисциплину и целеустремленность» [313] Tomasik W. Op. cit. S. 46. . В центре этого проекта беспамятства вырисовывался образ сообщества, которое не обязано произвести никакого существенного акта проработки, сообщества, которое черпает силы в возбуждении коллективной энергии и эстетическом принципе отсутствия различия.

Условием эффективного восстановления страны является — как утверждает Берут — необходимость высвободиться из-под гнета страшного прошлого, образов войны. «Конечно, в психике сотен тысяч людей еще и сегодня разыгрывается трагедия недавно пережитых мучений, — трагедия, которая стала уделом всего народа и оставила глубокие раны» [314] O upowszechnienie kultury… Op. cit. S. 17. . Обращает внимание употребление настоящего времени и модус повторяемости, в которых предлагается понимать недавнее прошлое. Оно, это прошлое, продолжается: «разыгрывается» в психике людей. И наверняка и дальше будет разыгрываться, но уже с этого момента корректируемое установленными идеологическими процедурами, пользуясь тем преимуществом, которое «мир представлений» [315] Определение Веслава Владыки ( Władyka W. Na czołówce. Prasa w październiku 1956 roku. Warszawa: PWN, 1989). имеет перед действительностью. Поэтому Берут не отрицает право художников заниматься военной тематикой, но требует героического и конструктивного подхода: «народ выбирался из пучины трагедии путем борьбы, благодаря ни с чем не сравнимым порывам геройства и подвигам, подвигам, полным возвышенности и вдохновения, в которых участвовали сотни и тысячи самых отважных и благородных людей» [316] O upowszechnienie kultury… Op. cit. S. 18. . Так что Берут восстает против такого художественного творчества, которое «поет гимн депрессии, когда народ хочет жить и действовать» [317] Ibid. S. 19. . Это могло бы означать, что почти каждое военное переживание, каждый факт спасения и любые переживания, которые не носили бы характер явного предательства интересов нации, можно было бы подать в героическом и возвышенном регистре. Процитированное выше высказывание Бардини, касающееся материальных условий того, как спасся лично он, несомненно, не помещалось в этой риторике. Вполне, однако, можно верить Александру Вату [318] Wat A. Klucz i hak // Wat A. Świat na haku i pod kluczem, oprac. Krzysztof Rutkowski. Londyn: Polonia, 1985. S. 3–38. , который утверждал, что несовпадение между миром представлений и действительностью, пропасть между фактами и знаками, которые люди переживали тогда на каждом шагу, необязательно должны были прочитываться как идеологическое вранье, но находили поддержку в виде сильно укорененной культурной предрасположенности к сакрализации пространства знаков и репрезентаций, набожного уважения по отношению к ее преимуществам перед действительностью.