Гжегож Низёлек - Польский театр Катастрофы

Не знаю, сопровождала ли какой-либо другой послевоенный спектакль столь широкомасштабная и столь современно (даже по сегодняшним стандартам) подготовленная рекламная кампания, распланированная во времени, разбитая на череду событий, отмеченная приездом автора, публикациями — и адресованная к столь широкому кругу реципиентов. Рекламная кампания, как представляется, эффективная, притягивающая зрителей в театр. В какой степени, однако, эта кампания была запланированной, исходила от театра, а до какой степени тут речь шла об автоматическом переносе в польские условия механизмов культуриндустрии Запада, в которые фигура Анны Франк и ее дневник оказались уже бесповоротно вовлечены? Анна Франк появилась в Польше одновременно со своими сценическими двойниками, а также с вопросом, кому суждено будет сыграть ее роль в фильме, с рассказами о легендарном шквале аплодисментов на Бродвее и абсолютной тишине после немецких спектаклей. В ауре экзальтации и китча. Она появилась вместе с инструкцией обслуживания: правилом «оптимистического» прочтения ее дневников. В случае варшавского спектакля, таким образом, нам следует иметь дело с конфронтацией двух разнящихся моделей идеологизации военной травмы, особенно памяти об уничтожении евреев: и той, что уже была сформирована, и той, что тогда еще продолжала формироваться на территории польской послевоенной культуры, а также той, что была выработана на территории американской популярной культуры (стоит подчеркнуть, что пьеса «Записки Анны Франк», как правило, сегодня видится обычно сквозь призму сериала «Холокост», который шел на американском телевидении в 1970‐е годы, и еще более позднего «Списка Шиндлера» Стивена Спилберга — именно эти примеры приводит Лоренс Л. Лангер, когда пишет об американизации Холокоста [402] Langer L. L. The Americanization of the Holocaust on Stage and Screen // Langer L. L. Admitting the Holocaust. New York: Oxford University Press, 1995. P. 157–178. ). По этой причине варшавская премьера «Записок Анны Франк» представляет собой, как мне видится, исключительный эпизод в истории культуры ПНР, который был забыт и в сущности никогда не подвергался критическому анализу.

За вычетом столь живой реакции на варшавскую премьеру пьесы Гудрич и Хэкета польская рецепция дневника Анны Франк невероятно бедна, а по сравнению с литературой, возникшей на эту тему на других языках, можно даже сказать, что этой рецепции вообще не существует. Это не значит, однако, что дневник Анны Франк в Польше не читали. История этого чтения осталась целиком и полностью на территории интимного опыта читателей. Те или иные модели были навязаны этому чтению в минимальной (или вообще ни в какой) степени, не существовало никакого литературного форума или исторической дискуссии, которые позволили бы отчетливо уловить модальность и специфику этого чтения. Польский читатель дневников Анны Франк, помнящий, что был тронут во время чтения, которое не было ему навязано никакими внешними обстоятельствами (мода на чтение тех, а не иных книг, школьное задание), наверняка удивился бы, читая эссе Синтии Озик «Кому принадлежит Анна Франк», опубликованное на страницах The New Yorker в 1997 году [403] Ozick C. Who Owns Anne Frank?; цит. по: Ozick C. Quarrel and Quandary. New York: Vintage International, 2000. P. 74–102. : автор этого эссе приходит к выводу, что, может, лучше всего было бы, если бы дневник Анны Франк был сожжен. Таким образом Озик подводит итог послевоенной истории цензурирования, деформирования, сентиментализирования, инфантилизации, американизации этого необычного произведения. В списке тех, кто этим занимался, оказываются: отец Анны, издатели, продюсеры, режиссеры, актеры, рецензенты, драматурги, зрители театра и кино. И нужно еще подчеркнуть, что эссе Озик — лишь один из множества критических текстов, анализирующих способы идеологизации и политической инструментализации дневника Анны Франк.

Список этот открывает своим эссе 1960 года «Проигнорированный урок Анны Франк» Бруно Беттельгейм, знаменитый психиатр, а также — узник Бухенвальда [404] Bettelheim B. The Ignored Lesson of Anne Frank // Bettelheim B. Surviving and Other Essays. New York: Vintage Books, 1980. P. 246–257. . Беттельгейм выдвинул радикальный тезис: дневник помог Западу в процессе вытеснения и забвения ужаса войны, уничтожения европейских евреев и реальности концентрационных лагерей. Автор страстно доказывает, что выбор Анны Франк как символа судьбы европейских евреев во времена Катастрофы искажает тогдашнюю реальность, вытесняет иные свидетельства, лишенные той иллюзии, что, несмотря на страшную действительность, можно сохранить ту жизнь, какая была до этого. Ярость вызывает у него попытки принять и поднять на высоты благороднейшего гуманизма абсолютно пассивную позицию жителей амстердамского дома. Он пишет о семьях, которые, напротив, разделялись, чтобы увеличить шансы на выживание, о группе венгерских евреев, проникших в ряды эсэсовцев, о повстанцах варшавского гетто. Дневник Анны Франк позволяет, как утверждает Беттельгейм, убрать из сознания неудобное знание о современных механизмах сведения на нет человеческой индивидуальности и о механизмах массового уничтожения. Следом Беттельгейма идет и Лоренс Л. Лангер, сравнивая дневник Анны Франк с дневником девушки из лодзинского гетто: зарегистрированные в нем сцены из жизни голодающей семьи оказываются непригодны для конструирования какого бы то ни было оптимистического месседжа [405] Langer L. L. Stage of Memory // Langer L. L. Preempting the Holocaust. New Haven, Conn: Yale University Press, 1998. P. 131–145. .

Филипп Лежен в проницательной работе «Как Анна Франк заново написала дневник Анны Франк» советует нам, в свою очередь, расстаться с иллюзией о существовании некой единственной, окончательной или оригинальной версии дневника — что в момент его публикации не возбуждало ни малейших сомнений. Сама Анна Франк в марте 1944 года, услышав по радио сообщение, что после войны будут публиковать любые свидетельства военных переживаний, стала в марте 1944 года переписывать свой дневник. Она сама начала процесс его сокращения, переработки, систематизации своей рукописи. Она начала переделывать свой дневник в сознательно выстроенное литературное произведение, сгущала события, персонажи приобретали фиктивный характер (например, настоящие имена и фамилии были ею изменены на вымышленные, а слишком безжалостные характеристики убраны); Анна Франк старалась втянуть читателя в свой рассказ, заинтересовать его и растрогать. Таким образом были созданы две разные версии: ни одна из них, однако, не является полной, ни одна, таким образом, не может быть положена в основу полного издания. Некоторые из тетрадей первоначального дневника пропали (существуют только переписанные самой Анной Франк позднейшие варианты на разрозненных листочках), а с другой стороны — задуманное переписывание не было доведено до конца (в этом случае приходится обращаться к первоначальному дневнику, который Анна Франк параллельно продолжала вести). Лежен, однако, встает на сторону решения Отто Франка, который сделал компиляцию обеих версий и представил ее как монолитное произведение: «Отто Франк провел — как с литературной, так и чисто с человеческой точки зрения — работу, заслуживающую наивысшего восхищения, доводя до конца начатые Анной редактирование и компиляцию первоначальной версии дневника в том самом русле, в каком это делала она сама» [406] Lejeune Ph. How Anne Frank Rewrote the Diary of Anne Frank // Lejeune Ph. On Diary. Honolulu: University of Hawai‘i Press, 2009. P. 243. . В цензурировании дневника Лежен обвиняет, скорее, издателей, которые требовали удалить некоторые фрагменты, несмотря на то что Отто Франк не имел ничего против их публикации. Критическое издание дневника, которое сопоставляет друг с другом разные варианты текста, невозможно, по мнению Лежена, читать. Рекламирование новых, восстанавливающих ранее исключенные фрагменты изданий дневника в качестве «подлинного голоса Анны Франк» он считает узурпацией и маркетинговым приемом.