Гжегож Низёлек - Польский театр Катастрофы

Впрочем, Лежен слишком мало места посвящает тому факту, что Отто Франк решил скрыть проблемы, связанные с рукописями дневника, и захотел создать впечатление, что существовал единый, целостный текст, наделенный внутренним единством мыслей и чувств той, которая его написала. Все читатели на свете могли прочитать в коротком послесловии: «За исключением нескольких абзацев, которые были бы для читателей непонятны, опубликован оригинальный текст» [407] Ibid. P. 238. . Даже если Лежен признает работу над рукописями, которую провел Отто Франк, образцовой, а обстоятельства издания дневника не способствующими тому, чтобы была обнаружена правда об их состоянии, это, однако, не меняет того факта, что как раз тут начинается связанное с фигурой Анны Франк создание мифа о том, что невозможно уничтожить человеческий дух, дело человеческих рук, человеческие тела и рукописи. Мифа, который опровергало также и то, что произошло с самой Анной Франк и с ее дневником.

Почти во всех критических комментариях подчеркивается, что ключевое значение для создания мифа Анны Франк имела «сценическая адаптация» записок, созданная двумя голливудскими сценаристами, супругами Фрэнсис Гудрич и Альбертом Хэкетом, которые специализировались на мюзиклах и комедиях. В 1954 году они имели огромный успех как авторы сценария к киномюзиклу «Семь невест для семи братьев» и сразу после него принялись за «Записки Анны Франк». Хотя поначалу они относились к этому предложению сдержанно, очень быстро они открыли заложенный в дневнике потенциал сценичности: камерную, полную напряжения драму, в которой — цитирую их слова — «моменты очаровательной комедии усиливают трагизм безнадежной ситуации этих людей» [408] Цит. по: Graver L. An Obsession with Anne Frank. Meyer Levin and the «Diary». Berkeley; Los Angeles; London: University of California Press, 1995. P. 78. . Так что, не откладывая, они занялись сбором информации о еврейской культуре, о Голландии, о реалиях нацистской оккупации. В результате именно успех пьесы, о котором необычайно много говорилось в СМИ, способствовал массовой продаже самих дневников: этот механизм сработал как в Соединенных Штатах, так и в Германии. Драма Гудрич и Хэкета создала для рецепции жизни и творчества Анны Франк такие рамки, которые и до сегодняшнего дня остаются, собственно говоря, почти не тронутыми.

Рамки — добавим — во вполне буквальном смысле. Восемь сцен из жизни в «заднем доме» — от момента переезда туда семьи Франков до ареста всех его жителей — закругляет послевоенное возвращение Отто Франка в то место, где он вместе с семьей скрывался: только он выжил в лагерях. В прологе он выходит на сцену в потрепанной одежде, с рюкзаком, «измотанный, измученный» [409] Все цитаты — из архивной машинописи «Записок Анны Франк» Фрэнсис Гудрич и Альберта Хэкета в переводе Мариана Меллера и Константия Пузыны (архив театра «Драматычны» в Варшаве). ; вид этого места пробуждает в нем сильные эмоции, потрясение, плач. Вскоре после него появляется Мип Гис — молодая беременная женщина, которая во время войны помогала скрываться семье Франков. Она пытается передать Отто найденные в доме бумаги, не соглашается тотчас их сжечь (чего требует отец Анны, желая освободиться от воспоминаний прошлого). Как, однако, оказывается, среди бумаг находится дневник его дочери. Сценический реквизит — «записная книжка в переплете» — становится живым и очевидным свидетельством существования дневника как интегрального целого. Герр Франк начинает читать первую страницу: к его голосу присоединяется голос его дочери (из усилителей). Во время затемнения мы переносимся во времени. Франк опять появляется на сцене, полностью изменившийся: «Он выглядит гораздо моложе, чем в предыдущей сцене. У него быстрые движения, уверенный, решительный шаг». В последней сцене мы опять переносимся в послевоенное время: Франк заканчивает чтение дневника, закрывает «записную книжку в переплете» (то есть существующую как целое; нечто такое, что можно читать как целое). Он рассказывает Мип Гис, что происходило с ними позже. Один пространный фрагмент этого рассказа стоит процитировать: «странно это звучит, что можно быть счастливым в концентрационном лагере. В лагере в Голландии, куда нас поначалу вывезли, Анна была счастлива. После двух лет вегетации в этих тесных комнатках она могла быть снова на воздухе и солнце, по которому так тосковала. Приближался конец войны. Союзники быстро продвигались по Франции. Мы были уверены, что вскоре они дойдут до нас». О том, как выглядела дорога в Аушвиц и пребывание там, мы ничего не узнаем. Под конец Франк опять берет дневник, «листает страницы и находит то, что хочет запомнить». Раздается голос Анны: «Несмотря ни на что, я продолжаю верить в доброту в человеке» (в английской версии это предложение звучит еще более слезливо: «In spite of everything I still believe that people are good at heart»). Отто Франк закрывает дневник со словами: «Как меня пристыжает эта малютка».

Все драматургические приемы тут абсолютно ясны: зрители получили четкую инструкцию, как преодолеть память о прошлом. Инструкцию, которая основана на негоциациях между тем, что видишь, и тем, что должно остаться невидимым: между тем, о чем помнится, и тем, чему положено быть вытесненным. Сама конструкция временнóй рамки позволяет искусно манипулировать человеческим опытом. На картины уничтожения — накладывать картины витальности; трактовать выборочно свидетельства прошлого; выбирать из них только то, что мы и так хотим услышать; производить примитивную психологическую манипуляцию (пристыжающим фактором становится тут утрата веры в доброту человека). Поскольку как раз пьеса Гудрич и Хэкета установила самую распространенную модель чтения дневника Анны Франк, даже те люди, которые читали сам дневник, жили позже в убеждении, что последняя написанная Анной Франк фраза выражает как раз эту непреодолимую веру в доброту человека. Поэтому в рецензиях нью-йоркской — мировой! — премьеры мы постоянно находим описания одного и того же впечатления: энергии, излучения, витальности, магии. И навязываемого убеждения, что Анна Франк чудесным образом ожила, оказалась воскрешена силой искусства и театра. Нью-йоркский рецензент так писал о Сьюзен Страсберг: «Благодаря необъяснимой магии она уловила весь характер Анны в свободной, спонтанной, пламенной игре. Анна является девушкой — не сценическим образом девушки, но капризным, полным темперамента, любящим существом, чье воображение всегда идет впереди опыта. Анна ли это, или мисс Страсберг — оказывается трудно разрешить, поскольку обе слились в одно. Это кажется настолько безыскусным [artless], поскольку Сьюзен Страсберг создала персонаж, полный внутренней чистоты» [410] Atkinson B. The Diary of Anne Frank // New York Times. 06.10.1955. .