М Улицкая - В Израиль и обратно. Путешествие во времени и пространстве. [калибрятина]

Освальд сделал все возможное, чтобы побег удался.

Мы договорились, что я подам шефу ложный рапорт, в котором будет сообщено о том, что этой ночью партизаны должны пройти через одну деревню, о чем якобы стало известно от жителей деревни. Но это место было расположено в совершенно противоположном, южном направлении, вдали от лесов. Евреи из гетто должны были бежать в леса. Таким образом, все полицейские и жандармы уехали из города, кроме четырех человек, которые оставались в участке. Да, гетто не контролировалось полицейскими, потому что мы все ушли на инспирированную мной охоту за партизанами. Я, естественно, тоже был там, и мы просидели там всю ночь, напрасно прождав партизан.

Таким образом, из гетто смогли убежать около 300 человек. Остальные, оставшиеся там, тоже могли бы бежать, но они не решились из-за апатии, покорности, послушания, беспомощности или просто потому, что у них не было больше сил.

Ранним утром мы вернулись. В 8 часов я уже снова сидел в конторе. И тут к начальнику пришел бургомистр Беланович. Деньги, 15 тысяч рейхсмарок, которые он должен был получить от Юденрата, были для него потеряны. Он был очень взволнован и причитал:

— Господин начальник, господин начальник, евреи сбежали!

Начальник спросил:

— Сколько?

Он ответил:

— Триста.

— Не так уж много!— сказал начальник полиции.— В Новогрудке сбежало тысяча человек!

Это было неправдой, но ему так доложили. Затем начальник спросил:

— Почему они сбежали?

Беланович был в большом волнении, я его переводил, он был слаб в немецком.

— Ну, ведь расстреливают то тут, то там, и люди в гетто подумали, что теперь их очередь. И потом еще пришли крестьяне и хотели купить у них мебель, и тогда они убежали!

Начальник не утратил спокойствия, но тотчас же послал жандармов для охраны гетто.

Когда Беланович сообщил, что сбежало «триста», у меня сжалось сердце. Почему не все убежали?

Я так старался. Я хотел спасти все гетто! И теперь не находил объяснения, почему убежали не все. Лишь много позже, когда я приехал в Израиль и снова встретился с друзьями из гетто, я узнал о трагедии, разыгравшейся в замке за несколько часов до побега. Но весь трагизм этой истории, от которой и до сих пор страдают все, сумевшие убежать, стал мне ясен только во время нашего посещения Мира в августе 1992 года. Оказалось, что руководство сопротивления приняло решение: бежать должны только участники сопротивления, и потому некоторых решившихся на побег даже отсылали из леса обратно. Братьев и сестер, матерей, дедушек и бабушек оставили на произвол судьбы, потому что считали, что они не смогут в лесу вести борьбу.

Сегодня ясно, что это решение было ошибкой, большой ошибкой. Это и сделало посещение Мира для этих людей невероятно тяжелым даже через пятьдесят лет. Удручало это во время нашего посещения Мира в августе 1992 года и тех, кто совершил побег. Мы пробыли там четыре дня, и все время возникал этот вопрос: почему? Почему мы не взяли всех? Почему должны были остаться наши родители, братья и сестры? Почему мы некоторых даже отсылали обратно?

Со мной об этом никогда не пытались говорить, но этот мучительный вопрос в конце концов неизменно возникал…

Многие молодые люди не понимают сегодня, почему обитатели гетто не спасались бегством, а позволяли немецким оккупантам притеснять себя, шантажировать, мучить и, наконец, уничтожать. Однако нужно учитывать, что полное господство немцев представляло на каждом шагу опасность также для жизни всего нееврейского населения. Кто не подчинялся безоговорочно указаниям, мог лишь рассчитывать на мгновенную смерть: его ждали расстрел или повешение. Кроме того, население соблазняли денежной наградой за поимку преступника. Тот, кто приводил сбежавшего еврея или выдавал его местонахождение, получал вознаграждение. В конце концов, бегство отдельных людей причиняло оставшимся новые издевательства и даже приводило к смерти заложников. Кто же захочет подвергать новой опасности своих близких и друзей?

В августе 1942 года жители гетто узнавали о положении в мире только из немногих газетных сообщений, где говорилось, что немцы захватили весь мир, и казалось, что осталось немного времени до той поры, когда будут уничтожены все евреи. Многие просто не видели возможности выбраться из этой безнадежной ситуации. Гетто обещало хоть на короткое время безопасность, и люди старались как-то отодвинуть угрозу «акции» или «ликвидации» с помощью прилежной работы, подкупа или хорошего поведения.

Долгие годы еще спорили о том, сколько же именно обитателей гетто совершили побег. Мы должны исходить из того, что 300 беглецов сразу же после побега разделились на маленькие группы, а некоторые пробивались в одиночку… Кто-то из беглецов вскоре снова вернулся в гетто. А многие впоследствии были схвачены и убиты. Вся группа бежавших никогда больше не смогла собраться вместе; следовательно, количество покинувших гетто могло быть установлено только в момент побега. Число беглецов можно определить и по числу оставшихся евреев, убитых в гетто 15 августа 1942 года. Их было 500 человек. На встрече в Мире в августе 1992 года Зеев Шрайбер сообщил, что имеется список из 190 фамилий оставшихся в живых.

В день побега, после возвращения полицейских с ночной засады, Освальд увидел, что майор Хайн возвращается в участок с одним евреем, конюхом с полицейской конюшни. Они вошли в кабинет Хайна. Обычно, когда Хайну надо было общаться с кем-нибудь из местных, он вызывал к себе Освальда. На этот раз Освальда он не пригласил, и длилась эта беседа необычайно долго. Освальд догадался, что речь идет о нем. Сомнений не было, что ему грозит арест…

Я мог бы убежать, но у меня не было сил. Я решил, что лучше теперь подождать. Бежать в лес к партизанам смысла не имело, так как они не знали моего истинного лица…

Наконец начальник приказал меня позвать. Он сказал:

— Освальд, вы находитесь под большим подозрением, под подозрением в измене. Правда ли, что вы выдали евреям дату «еврейской акции»?

Сначала я молчал, но после краткого раздумья я наконец сказал:

— Так точно, господин начальник, это правда!

Тогда он спросил:

— Почему вы признаетесь в этом? Я бы скорее поверил вам, чем этому еврею. Зачем вы это сделали? Я вам так доверял!

Этот упрек был для меня тяжелым укором, он глубоко меня поразил. Я ответил:

— Я сделал это из сострадания, потому что эти люди не сделали ничего плохого, это никакие не коммунисты, это всё рабочие, ремесленники, простые люди. Я не мог иначе.

Он сказал:

— Я не расстрелял ни одного еврея.

Это было правдой.

— И я не расстреляю ни одного, но кто-то же должен это делать, приказ есть приказ!