Борис Мир - Данэя (СИ)

И Он стал подготавливать анабиокамеру к их выведению, при этом где-то в тайниках сознания испытывая радость, что хоть на время прервется Его разлука с Ними. Но её перебивала отчетливая, сильная тревога, вечный страх перед анабиозом.

Глаза напряженно следили за приборами анабиокамеры и кибер-диагноста, капли холодного пота покрывали лоб. Под колпаком лежала Мама: час, который требовался для выведения, показался вечностью.

Когда Она начала дышать глубже, и Он понял, что Мама теперь просто спит, сил почти не оставалось. Подняв колпак, он прислонился лбом к Её руке. Она проснулась, открыла глаза. Другая рука Её коснулась Его волос.

Он поднял голову, увидел удивление, страх в Её глазах, как будто Она не узнала Его. И почти сразу же их выражение изменилось: видимо, Она вспомнила всё.

– Отец! Родной мой, хороший! – Она приподнялась и, обхватив руками Его голову, прижала её к груди. Привычное, родное тепло проникало в Него, обессиленного, и несло успокоение.

Голова Его кружилась, мысли путались; на мгновение показалось, что время сместилось: голову Его прижимает к груди окровавленными руками Ромашка – гурия, пария великого Человечества. И пришло глубокое внутреннее понимание великой значимости того, что двигало ею – доброты: того, что дает возможность поддержать человека в минуту его слабости, помочь преодолеть её и вновь обрести силы, чтобы идти дальше. Ему – остаться жить: создать теорию гиперструктур, совершить полет в Дальний космос, освоить Землю-2, стать отцом своих Детей.

Он весь дрожал, и Мама крепче и крепче прижимала Его к себе. Желание пробудилось в Нем и передалось Ей. И краткий миг острого счастья близости был как глоток воздуха – принес каплю успокоения, притупил нестерпимое напряжение.

Вдвоем они занялись выведением Сына. Вновь долгие минуты тревожного ожидания, которые, к счастью, кончились благополучно. За ним пришла очередь Дочери. Дети приходили в себя как после обычного сна, с полным отсутствием ощущения времени, проведенными в бессознании.

Оставался один Малыш. Вчетвером они следили за его выведением. Всё шло так же, как с остальными. Но только до того момента, когда анабиоз должен был перейти в обыкновенный сон – дыхание не появлялось. Кибер-диагност показывал что-то совершенно непонятное.

Спешно пробовать стали все средства, которые должны были помочь – но безрезультатно. Напряженно ожидали, что всё-таки появится дыхание, пульс: час, два; к диагносту подключили часть блоков пилот-компьютера, энергии не жалели. И ждали, ждали. Но диагност неуклонно показывал полное исчезновение последних признаков жизни, – они были бессильны что-либо сделать.

– Малыш! О-о-о! Малыш!!! – не выдержала, закричала Дочь. И тогда до них дошло, что Малыш больше никогда не откроет глаза.

Они не сразу решились выключить выведение, хотя и не верили уже ни в какое чудо. Малыш – крохотный, любимый всеми, их сама большая радость – лежал бледный и какой-то необыкновенно красивый. Они склонились над ним, потрясенные, онемевшие от горя, и смотрели, смотрели.

Стояла тишина. Лишь изредка она прерывалась сдавленным рыданием Дочери. Губы Сына были крепко сжаты, но из глаз против воли катились слезы. Мама до крови искусала губы. Один Отец, казалось, больше ничего не видел, как будто последние остатки сил, наконец, покинули его.

Ему казалось, что он задыхается, а в воспаленном мозгу кружится бешеный вихрь. Всё несется куда-то, появляется и исчезает. Как в том сне. И вдруг, как озарение, появляется абсолютно ненужная мысль: сон был воспоминанием виденного при гиперпереносе. И полная уверенность в этом. Именно сейчас, когда навсегда ушел Малыш. Первый родившийся в межзвездном пространстве. Маленький, родной. С прядкой темных волос на жутко белом лбу.

Здесь же, в Пространстве, смерть нашла его. Никогда не пройдет он своими ножками по зеленой траве. Никогда. Никогда.

– Малыш! Малыш! – Дочь больше не сдерживалась, билась, захлебываясь в рыдании.

Мама выключила анабиокамеру. Берегла энергию: помнила, почему оказались они в анабиозе.

Он будет лежать под колпаком, Малыш: смесь инертных газов сохранит его до прилета на Землю.

– Малыш! Малыш!

Они не стали заниматься выяснением причин неполадок в анабиокамере: ни о каком повторном введении в анабиоз не могло быть и речи. Ни в коем случае: даже в том, в котором находились.

Ситуация была совершенно критической: запас еды был рассчитан лишь на одного человека. И, главное, энергии было совсем в обрез. А расход на регенерацию кислорода и воды возрастал.

Впереди маячила смерть от голода, жажды и удушья. И спасти их уже не успеют. Чтобы сделать это, необходимо доставить им продовольствие и энергию самое позднее через два месяца – на целый месяц раньше, чем шедший навстречу крейсер. Задача сверхтрудная, на самой грани возможного. Итак, выход в Большой космос на такое расстояние на крейсерах – предприятие невероятно трудное и опасное. А теперь и этого уже мало. И если почти невозможное не будет совершено, до Земли дойдут лишь записи и их трупы.

И к Солнцу пошел сигнал: “SOS! SOS! SOS! Ускорьте встречу на месяц. Нужны продовольствие и энергия. Просим сделать невозможное!”

Им ответили: “Ждите. Сделаем всё”. Как – не сообщали. Но раз обещали – сделают. Погибнуть не дадут.

Всё их пространство составляла рубка, закрытая герметически: так удавалось экономить энергию на отопление. Почти всё время проводили, лежа в креслах, стараясь меньше двигаться, чтобы легче переносить голод – их рацион нельзя было назвать даже скудным.

К этому добавлялась общая подавленность: смерть Малыша не шла из головы. И в рубке, тускло освещенной табло приборов, стояла гнетущая тишина.

Чтобы отвлечь Детей, Отец пробовал говорить с ними о Земле, но, видя, что его слова сейчас не доходят до них, вскоре прекратил свои попытки. Лишь с тревогой смотрел, как с каждым днем бледнеют и худеют их лица. Душу холодил страх, что они не вынесут голода, и кусок не шел ему в горло.

Вахту несли по очереди он, Мама и Сын: Дочь ещё была для них мала. Тот, кто не дежурил, старался спать. Отец пользовался этим: неоднократно вместо того, чтобы съесть свою порцию, прибавлял её, вначале, к порциям Детей – потом стал сберегать её для них.

– А ты ел? – спрашивала у него Мама, принимая вахту.

– Да, – отвечал он и, чтобы избежать дальнейших вопросов, закрывал глаза. Притворялся спящим, хотя голод не давал заснуть. И через полуприкрытые веки видел, что Мама со своей порцией делает то же, что и он.

Она тоже знала. Оба ничего друг другу не говорили. И Сыну тоже: тайком, как ему казалось, от них, он подсовывал часть своей порции Сестре.

– Бери, – говорил он ей шепотом.