Борис Мир - Данэя (СИ)

[1]Древнегреческий бог Солнца.

[2]Ларингофо́н— устройство, аналогичноемикрофону, но использующее механические колебаниякожив областигортани, возникающие при разговоре.

[3]Подавляемый другим, доминантным, геном.

Часть VI ЕСЛИ НЕ ТЕПЕРЬ

51

Они с ещё большим рвением отдались пропаганде. Важную роль в ней отводилась скорой постановке “Бранда”.

Премьера его пришлась на пятницу. Спектакль начинался утром: было решено показать пьесу всю сразу, а не в два вечера, как когда-то. Премьера шла с Лейли, и миллиарды людей заполнили до отказа зрительные залы с голографическими сценами или уселись дома перед включенными на стенах экранами. Только счастливцы, всего несколько десятков тысяч, заняли благодаря жребию места в огромном театре.

Ждали начала. Переговаривались между собой, обмениваясь тем немногим, что знали о пьесе. Шум сменился тишиной: в зал вошли Дан, Эя и их дети. И сразу тишина сменилась овацией. Только когда они уселись, она смолкла – началось действие.

Открылся неведомый, удивительный мир, где как белый и черный дымы Чюрлёниса[1] сплелись высокий и низкая обыденность. И захватил, поглотил целиком, заставил позабыть обо всем на свете.

Как можно было в сурового Бранда вложить солнечно радостного Лала? Оказывается, можно. Можно, если часами слушать рассказы Дана о нем, если проникнуться самым прекрасным, что было в нем: любовью к людям. Только поняв это можно было создать Бранда – настоящего Бранда. Человека, движимого любовью к людям в её высшем понимании; борца, жертвующего и собой, и самыми дорогими ему людьми.

И удивительная спутница его – Агнес, исполняемая самой великой актрисой Земли, желание видеть игру которой заставило чуть ли не всё человечество отказаться целиком от другого: походов, экскурсий, путешествий. Она была удивительной – как пьеса, которую они смотрели. Она – и не она. Необычная, и как всегда, не похожая на всех актрис Земли, она сегодня будто достигла той вершины, для которой всё ранее сыгранное ею было лишь длинной непрерывной подготовкой.

“Что с ней?” спрашивала себя совершенно потрясённая Эя. “Что случилось? Ведь я видела её столько раз на репетициях, и даже вчера она ещё не была такой. Такой естественной, подлинной в каждом движении, каждой интонации, как будто она и не играет. Будто сама именно такая; будто знает всё, что должна чувствовать и испытывать Агнес. Какая удивительная правильность всех мелочей! Как если бы она знала, что такое быть женой и быть матерью. Как близка она мне сейчас!”

Именно так! Лишь она одна до конца понимала Агнес – только она прошла и испытала подобное. Остальным ещё предстояло понять то, что они сейчас видели. И прошлое возникло перед глазами: вновь увидела себя на Земле-2, перед стереоустановкой. Идет “Бранд”, и она ещё сопротивляется тому, что станет её самым большим счастьем и смыслом жизни, без чего она сейчас уже не представляет её.

Но Лейли не была там с ней – как же могла она так глубоко всё понять, так бесконечно уверенно воплотить собой Агнес? Захватить так всех показом того, что было совершенно незнакомо им? Настолько, что они, казалось, поняли и поверили ей?

... В начале первого же антракта Поль вызвал Дана:

– Ну, как??

– Не волнуйтесь: всё идет как надо. Ты же видишь!

... И вот, наконец, сцена с цыганкой: Агнес отдает вещи сына – всё, чтобы после этого умереть. Эя чувствовала, как комок встал в горле, мешая дышать: возникли перед глазами похороны Малыша. Но боль не мешала с восхищением отметить, как проводила эту сцену Лейли, которая, казалось, читала всё, что творилось в душе у нее – Эи. И сумела передать эти чувства зрителям. Как – неизвестно, но в антракте сразу несколько человек подошли к ней и Дану и молча протянули цветы: Эя благодарно улыбнулась им, смахнув слезы.

Сын, наклонившись к ней, тихонько сказал:

– Мамочка, пройди, пожалуйста, к Лейли: она ждет тебя.

Лейли была одна в своей уборной. Бледная, но в то же время, почему-то, казалось, не уставшая. Она встала навстречу Эе.

– Спасибо, Лейли! – сказала Эя. – Как ты играла!

– Тебе спасибо, Эя!

– За что?

– За то, чему ты меня научила. Что дала мне. – Она близко, совсем близко подошла к Эе. – У меня будет ребенок, Эя. У нас с Лалом.

– Что?!

– Я беременна. Кибер-диагност сегодня утром обнаружил это. Я тоже буду матерью, Мама.

– Лейли! – Эя обняла её, притянула к себе, и Лейли прижалась к ней. Вот и свершилось! Появится их внук: ребенок, рожденный своей матерью – здесь, на Земле. Скоро! “Вот и ответ тебе, Йорг! Его родит женщина, любящая моего сына”.

– Лал знает?

– Ну, конечно! Он так рад. Но тебе – я сама хотела сказать.

– Лейли! Милая моя! – Эя ещё тесней прижала её к себе.

Ну что, Йорг: с Лейли ты не сможешь сделать то же, что с Евой – мы не дадим! Как бы ты не пытался!

– Лейли, тебе вместе с Лалом надо поселиться у нас. Так будет лучше: мы сможем следить за тобой и вовремя подсказать что нужно. И – научить тебя всему, что нужно знать, когда он родится. Хорошо? Так нам будет спокойней за тебя и нашего внука. – Она почувствовала, как дрогнула Лейли. – Тебе будет хорошо с нами.

– Да: мне будет хорошо с вами. – Лейли прижалась лицом к её груди. – Мне будет очень хорошо с вами!

– Замечательная моя! Если бы ты только знала, как нужно это, не только нам, – то, что ты сделаешь.

– Я – давно это решила: я должна быть такой же, как ты.

– Скажу Дану: обрадую его!

– Да, да: иди к нему, скажи! А я, всё-таки, отдохну немного.

– Отдохни, родная. Ляг и, если сможешь, поспи: тебе теперь надо беречь себя.

– Спасибо! Я не буду спать – только лягу: посмотрю спектакль до конца.

Они поцеловались, как два близких человека; Эя ушла.

“Вот почему она такая сегодня, почему поняла до конца, какой могла быть Агнес. Ребенок! Чудесно!”

Дан протянул ей бутылочку с тонизатором:

– Подкрепись, Мама.

– Не надо: я без него чувствую себя совсем бодрой. От радости – большой радости. Слушай, Отец: у нас с тобой будет внук. Или внучка. Ребенок нашего Сына. Лейли мне сейчас сказала.

– Она – ждет ребенка?!

– Да. И они будут жить с нами: она сразу согласилась, когда я сказала ей, что так будет лучше. Я в первую очередь хочу обезопасить её от Йорга.

– Ты права, Мама: он слишком умен и осторожен, чтобы повторить с ней то, что с Евой, но в состоянии придумать что-то другое. Неизвестно, не толкнет ли его известие о беременности Лейли на решение “отодвинуть” границу дозволенного. Пусть будет с нами: мы поможем ей во всем.

– Слушай: тебя скоро будут называть дедом. Меня бабушкой. А я чувствую, будто совсем помолодела. Какой день!

– Замечательный! Ты видишь, что происходит: этот спектакль как будто слил всех воедино. Я не вижу никого, кто остался бы равнодушным. Они смотрят и верят. Больше, чем нам. Искусство действует на них сильней, чем наша пропаганда: мы пытаемся воздействовать на их разум, а оно – на их чувства.