Борис Мир - Данэя (СИ)

– Ты же знал это: сам воспользовался – на мне.

– Да, да, Мама. “Бранд” разбудит их, поможет начать понимать нас.

– А вот и Дети!

Они шли обнявшись. Дан и Эя повернулись к ним, и по счастливой улыбке Мамы Сын сразу понял, что Они уже знают.

Говорить ли об этом Милану? Она была в смятении. Чем дальше, тем трудней она себя чувствовала. Категорическое неприятие того, что несли с собой Дан и Эя – где-то позади. Позади полное непонимание и нежелание понять. То, что приходилось слышать от них, незаметно проникало в сознание и оседало там; то, что она увидела, заставило задуматься и начать сравнивать многие вещи.

Большую роль сыграло участие в “Бранде”, на которое она согласилась только по настоянию Милана. Дан и Эя прилетали на репетиции, и ей не раз приходилось слышать их рассказы и ответы на бесконечные вопросы Поля. Действовали общий настрой и необычность постановки. И в какой-то момент она почти с испугом почувствовала себя в середине между теми и этими: Дан, Эя, Лейли – уже не были по-прежнему чужими, и их идеи – враждебными.

Сегодня особенно. Ещё стояли перед глазами сцены и декорации, звучали слова и музыка, сопровождавшая действие. Они, стоящие на сцене, – и она со всеми, вместе с ними, одна из них. Гора цветов. И снова буря овации – когда Поль с охапкой цветов подошел к Дану и Эе и протянул её им. Казалось, все слились в едином порыве.

Несмотря на огромную усталость, настроение было таким, что невозможно было расстаться, разойтись. Заняли целиком большое кафе: шумели, как на пиру.

Рите было хорошо. Она не помнила ни о Милане, ни о его Йорге. Все присутствующие: Дан с Эей, их дети, Поль, Лейли, актеры, статисты – казались ей самыми близкими. Хотелось сказать каждому что-нибудь приятное. И смотреть на Дана, сидевшего рядом с Полем.

Они негромко разговаривали, потом вместе вышли, Эя осталась в зале – значит, они где-то поблизости.

... Да, они были недалеко от входа: Поль сидел в кресле у кустов, Дан расхаживал рядом.

– ... И что же дальше? – донеслось до Риты.

– Не знаю, отец. Буду искать новую пьесу.

– Я – не об этом.

– О чем же? Я, кажется, не очень понимаю: извини, очень устал.

– Твоя постановка сделает немало: она уже пробудила в людях новые чувства и мысли, – я всё время наблюдал, я видел это. Они должны теперь более внимательно слушать, что говорим мы и те, кто уже слушал нас.

– Я рад.

– Но ты – сам?

– Я?

– Ты. Будешь ли с нами? Станет ли для тебя самым главным то, что является нашей основной цель – или ты просто будешь сочувствовать нам, и только?

– Нет. Буду с вами – целиком.

– Тебе не надо ещё раз подумать?

– Нет. Ждал лишь, когда ты спросишь: я уже решил это твердо.

– Ты хорошо понимаешь, насколько будет трудно?

– Меня это не пугает. Скажи лучше – что я должен делать?

– Пока – единственно возможное: распространять идеи Лала.

– Понятно! Но я хотел бы бороться за них и своими средствами.

– Само собой!

– Нужно найти ещё пьесы, как “Бранд”. Но они – даже “Бранд” – не совсем то, что нужно. Привлечь бы к нашему делу кого-нибудь из драматургов!

– Безусловно, стоит: займись этим.

– И ещё: ввести в репертуар пьесы Лала, сделать постановки по его книгам.

– Ты подсказал мне хорошую мысль, Поль. Надо получить доступ в его личный архив. Он слишком долго был вынужден молчать, и мы можем обнаружить там то, что сейчас нам не могут помешать поставить.

– Великолепная мысль, отец! Он говорил тебе о каких-либо неопубликованных вещах?

– Как ни странно, нет. Только об одной – ещё только задуманной. Сказал в ночь, когда погиб. Там, на Земле-2.

– Ты говорил мне: он хотел использовать то, что рассказал ему ты.

– Да. Страшная история.

– Расскажешь её?

– Не сейчас.

– Хорошо: я слишком устал. – Поль замолчал, задумался. – Значит, нас будет трое?

– Трое?

– Ты, Эя и я.

– Нет. Есть ещё.

– Есть?

– Есть. Ева...

– Та, что вела борьбу против отбраковки?

– Она самая. Уже встречалась с бывшими участниками их движения, чтобы побудить их примкнуть к нам. Ещё Ли, её воспитанник.

– Космический спасатель №1?

– Да. Он примкнул к нам ещё там, на Экспрессе. Обещал вести пропаганду в Малом космосе.

– И всё пока?

– Нет. Ещё человек, который собирается сделать самое нужное сейчас: Лейли.

– Лейли? Ну да: от нее мы же впервые узнали идеи Лала.

– То, что она сделает – важней всего. Ты должен знать: Лейли беременна.

– Что?!

– Она родит ребенка. Сама: на Земле – первая. Тогда решатся и другие, – в первую очередь из числа бывших участников борьбы против отбраковки, мечтавшие об этом. Сейчас они не решаются сделать это: до сих пор напуганы тем, что сделали с Евой.

– С Евой?

– Ты не знаешь? Впрочем, конечно: откуда? Ева пыталась сама родить ребенка, и генетик Йорг воспользовался её привязанностью к Ли: угрозой бойкота не только ей, но и ему. Йорг понимал: Ли никогда не примкнет к бойкоту своей “мамы Евы”, и тем принудил её к аборту.

– Не попытается он что-то сделать и Лейли?

– Принудить её к аборту угрозой бойкота он не может: понимает, что я не дам. И пытаться не будет. Это умный враг. Опасный. Он был одним из тех, кто заставил молчать Лала. Теперь пытался обезвредить меня. Тело Малыша нам отдали именно тогда не случайно: хотели, растравив рану, расслабить – чтобы уговорить. Йорг сразу после похорон пригласил к себе в институт – под предлогом объяснения причины смерти Малыша. Мы объяснились – достаточно ясно: он ненавидит меня, как раньше Лала – он умеет ненавидеть. Больше, чем любить.

– Тем более! Лейли...

– Она будет жить с нами: со мной и Эей. Так будет спокойней: и нам, и ей. Всё необходимое мы знаем и делать умеем. Ведь помимо всего прочего это будет наш внук. Или внучка! – он улыбался.

– Я тоже послежу, чтобы никто не мог... Мало ли!

– И, кроме того, чтобы сама Лейли не делала то, что нельзя. В том числе – переутомлялась.

– Конечно: я понимаю.

– Я ознакомлю тебя с тем, что необходимо. Но ты совсем устал: даже говоришь с трудом. Не пора ли нам вернуться?

– Да: сейчас пойдем.

Вот это новости! Рита чувствовала, как сильно колотится у нее сердце: скрытая толстым стволом старого дерева, она слышала весь их разговор.

Если они сейчас пойдут обратно, то обязательно наткнутся на нее! И она решила сама подойти к ним.

– Знаешь, Поль, это Йорг решил оказать нам услугу: взял с собой звукоустановку с записями траурной музыки. Никто об этом не подумал – один он: стоял возле нее, пока я не заметил. Он включил Реквием Моцарта, – только те его части, что усиливают грусть и отчаяние: Requiem и Lacrimosa, Слёзная. Пусть же теперь весть о беременности Лейли прозвучит для него как Dies irae, День гнева. – Он нагнулся и, сорвав какую-то былинку, начал растирать её пальцами.