Поющий на рассвете (СИ)

На вопль Клейта примчались преподаватели, которые сразу же отправили его к директору. И неразлучная парочка пятикурсников, которые принялись успокаивать и утешать Леонта, трясущегося в отходняке.

— Все, он больше тебя не тронет, — Менедем гладил его по волосам.

Так и случилось: в академии Клейт больше не появился, был отчислен за систематические нападения на младших студентов.

— Мне наплевать, сколько его отец вкладывает в ремонт академии, — директор был непреклонен.

Справедливость восторжествовала, и он смог вздохнуть свободнее, и без того на беднягу давила необходимость лавировать между долгом и аспектами собственных сил. Теперь ничто не мешало ему начать чистить академию дальше, были отчислены еще несколько демонов, остальные присмирели.

Трое студентов ни о чем таком не задумывались, они просто изо всех сил учились, поддерживая друг друга. Снова незаметно пришла зима, укутывая земли академии снежным покрывалом, и Леонт практически перебрался спать в постель Менедема и Идзуо, привыкнув не просыпаться даже от их утренних постельных игр. Менедем подумал и предложил перенести спальню на чердак, а в комнате устроить нормальные рабочие места для всех троих, собрав библиотеку в одном месте. Это оказалось лучшим выходом — просто занять чердак огромной постелью, на которой было уютно всем. Дом стал еще более желанным для возвращения с учебы.

Как почти признанный мастер чар и плетений, обустройством занимался минотавр, навешав на помещение несколько сплетенных в единый конструкт чар: тепла, тишины, свежести воздуха и чистоты. Идзуо и Леонту осталось только восхищаться своим рогатеньким и тому, как искусно он дурачил народ, прикидываясь тупым. К слову, резкое «поумнение» Менедема отметили все однокурсники.

— И на кой ты так прикидывался? — спрашивали они.

Минотавр отмалчивался и фыркал. Рассказывать всем и каждому о том, что и зачем было сделано, он не собирался.

Зима укатилась под натиском весеннего тепла, обманчивого и зыбкого, как мираж. Из-за него простудились сразу китсунэ и сирин, однажды явившись на занятия с температурой и безголосыми, что немедленно породило слухи о сработавшем проклятии сирина.

— А почему тогда минотавра не тронуло?

— А он, наверняка к нему и не лез, только китсунэ и огреб.

Менедем, оттащивший обоих болезных в лазарет, по пути прочел им пару нотаций о недопустимости пренебрежения своим здоровьем, на что оба только слабо улыбались: заботливый минотавр был забавен и очень умилял, как только может умилять здоровенная машина смерти, кудахчущая над двумя оболтусами. В лазарете в них влили жутко горькие лекарства и прочитали вторую нотацию. Менедему пришлось оставить их на ночь под присмотром целителя, и он извертелся на широченной постели в одиночестве. Понимание того, что эти двое стали ему очень и очень дороги, обрушилось на него всей своей полнотой, вызывая тоскливое мычание: Идзуо присвоить он бы все равно не сумел. Как бы ни старался. Но уж Леонта он точно никому не отдаст и не отпустит. Осталось дождаться двадцать пятого дня рождения птицы, чтобы по всем правилам попросить его согласия на брак. И тогда они попытаются обрести счастье. Без Идзуо. Но как же так, почему нельзя забрать и лиса?

В следующие несколько недель Менедем зарывался в книги выше рогов в поисках хотя бы какого-то варианта. Но тщетно: все, что было о мире китсунэ в библиотеке академии, а она была крупнейшей во всех мирах Сети, доказывало одно — мир этот насквозь патриархален, и даже совершеннолетние дети подчинены родителям без права на самостоятельные решения. Никаких уловок, никаких возможностей обойти закон. Менедем совсем отчаялся и выставил Идзуо прочь.

— Если ты проживешь здесь еще немного, отрывать тебя будет все равно что вырвать сердце.

— Не говори так, — китсунэ потянулся к нему, коснулся губами носа. — Не говори так, особенно потому, что это правда. И мое сердце останется здесь, с тобой.

Они оба понимали, что Менедем прав, и китсунэ подчинился его решению. Без него дом, казалось, опустел. Леонт старался ластиться, обнимал минотавра, пытаясь помочь. Студенты шептались, видя, что троица распалась. Китсунэ перестал появляться на занятиях иначе, чем в окружении своих слуг, ни с кем не общался, держа на лице маску отстраненной холодности. Менедем тоже ни с кем не общался, он ушел с головой в занятия. А Леонт просто тосковал, ему не хватало лиса, которого он уже видел своим мужем.

Он даже о собственном дне рождения забыл за всеми этими переживаниями. Напомнили появившиеся с утра у постели подарки, доставленные духами-служителями. Дежурное поздравление от сотрудников посольства, на сей раз дополненное свидетельством о полном совершеннолетии и просьбой прибыть для передачи прав собственности в ближайшее время. Небольшой презент от Идзуо с открыткой, заполненной бисерным почерком лиса с пожеланиями всех благ. И припиской: «На праздничном вечере буду, не сомневайся». И принарядившийся Менедем, который, слегка мыча от волнения, сделал Леонту предложение руки и сердца по всей форме. Вот это был всем подаркам подарок. Магия внутри сирина отозвалась бурно и ликующе, и это, в самом деле, до боли напоминало удар крылом в солнечное сплетение: перехватило дыхание, на глаза навернулись слезы.

— Ты чего? — заволновался Менедем, не зная, нормальна ли такая реакция.

Леонт только повесился ему на шею и разразился слезами, не в силах даже ответить.

— Так ты согласен? — минотавр поглаживал его по спине.

— Да! Да-да-да! Я согласен! — прорвало сирина.

— Вот и славно, — Менедем вытирал ему слезы. — Ну не плачь, не плачь.

— А Идзуо? — всхлипывая, но уже успокаиваясь, пробормотал Леонт.

Менедему пришлось, скрепя сердце, объяснять, почему триада между ними невозможна.

— Жаль, у нас был бы такой крепкий союз…

— А уж мне-то как жаль, — вздохнул минотавр.

Но на празднование дня рождения и помолвки сирина китсунэ был приглашен единогласно. Компания собралась та же, что и два года назад на новоселье. Менедем расстарался так, что стол потрескивал под тяжестью блюд с угощением и кувшинов с вином. Идзуо посматривал на них, но пока что не подходил. Менедем усиленно общался с гостями и на лиса не смотрел. Леонт метался от одного к другому, пытаясь скрасить пролегшую между любовниками пропасть.

— Не надо, пернатенький, — наконец, улыбнулся ему лис. — Менедем прав, нам лучше забывать о том, что было в эти два года. Мне остался месяц вольницы, и это будет больно — привыкать к строгим рамкам. А сейчас я пытаюсь вернуться к ним сам.

— И никак нельзя сделать так, чтобы остался с нами? — жалобно спросил сирин.

— Можно, — со всей убийственной серьезностью заявил китсунэ. — Если я отрекусь от крови и рода, разорву все связи со своей семьей и своим миром. Только все равно выйдет ненадолго — вряд ли я тогда проживу дольше пары-тройки лет.