Фредрик Бакман - Вторая жизнь Уве

И конечно, были люди, не понимающие, как можно судить о чувствах мужчины по маркам машин, на которых тот ездит.

А вот смотрите сами: у Уве был девяносто шестой «сааб», а у Руне – «Вольво-244». После аварии Уве купил девяносто пятый «сааб», чтобы туда поместилась коляска Сони. В том же году Руне приобрел «Вольво-245», чтобы туда поместилась детская коляска. Три года спустя, когда Соня поменяла коляску на более современную, складную, Уве купил полукомби, девятисотый «сааб». Руне приобрел «Вольво-265», как только у Аниты возникла идея завести второго ребенка.

Затем у Уве перебывало еще два девятисотых «сааба», потом первый девятитысячный. Руне взял «Вольво-265», потом 745-ю модель. Новых деток они так и не родили. Как-то, поздно вернувшись домой, Соня поведала Уве, что Анита ходила в женскую консультацию.

Через неделю в гараже у Руне уже стоял «Вольво-740». Седан.

Уве заметил его, когда намывал свой «сааб». Вечером Руне нашел у себя под дверью полбутылки вискаря. Никаких задушевных бесед не последовало.

Кто знает, может, именно скорбь по неродившемуся ребенку так сблизила двух мужиков. Но скорбь – штука опасная, в том смысле, что, если люди не разделяют ее, она сама разделяет людей. Вот и Уве, наверное, не мог простить Руне, что у того все же есть сын, хоть и непутевый. А Руне, тот, верно, не мог простить Уве, что тот не может простить его. А может, оба не простили каждый самому себе, что не смогли дать женщинам, которых любили больше всего на свете, того, чего эти женщины больше всего на свете желали. Сынок Руне и Аниты свалил из дома при первом же удобном случае, едва оперившись. Вот тогда Руне взял и купил тот самый спорткар – «бэху», в которой места только на двух человек и одну дамскую сумочку. Ведь их только двое теперь, он да Анита, так Руне и сказал Соне, встретившись с ней на парковке. «Не всю же жизнь на “вольво” ездить», – натужно пошутил он, выдавливая полуулыбку. А сам чуть не плакал. И именно тогда, в тот самый момент, почуял Уве, какая-то часть Руне как будто растворилась, улетучилась навсегда. Вот этого Уве и не мог простить Руне – да и сам Руне себе простить не мог.

А люди, что ж, они, верно, думали, что о чувствах мужчины нельзя судить по его машине. Они заблуждались.

– Нет, правда? Куда мы? – интересуется запыхавшаяся Парване.

– Дело есть, – отмахивается Уве, опережая ее на несколько шагов. Кот несется рысью, едва поспевая за ним.

– Какое дело?

– Какое надо!

Парване останавливается, чтобы перевести дух.

– Сюда! – восклицает Уве, резко тормознув перед небольшим кафе.

Из-за стеклянной двери пахнет свежими круассанами. Парване замечает: через дорогу, как раз напротив них, та самая стоянка, на которой они припарковали «сааб». От нее до кафе было только дорогу перейти. Кабы Уве не потащил ее на другой конец города – он был твердо убежден, что кафе находится именно там. Парване еще предложила доехать на машине, но там парковка стоила на крону дороже, и Уве решительно отверг такое предложение.

Вот и припарковались тут, а потом поперлись черт-те куда, обошли весь район и вернулись на прежнее место. Пообщавшись с Уве, Парване вскорости поняла, что он из тех людей, которые, не зная точной дороги, твердо верят в то, что рано или поздно дорога отыщется сама. Вот и теперь, когда от стоянки до кафе оказалось рукой подать, Уве хорохорится, словно все идет в точности по его плану. Парване утирает пот со щеки.

Посреди улицы, прислонившись к стене, сидит нищий с чумазой бородой. На земле перед ним – бумажный стаканчик. В дверях Уве, Парване и кошак сталкиваются с субтильным пареньком лет двадцати, под глазами у него будто вымазано сажей. До Уве не сразу доходит: это тот самый паренек, который стоял позади шкета, когда Уве повстречался с ними там, у велосипедного сарая. Парень озирается, как и в прошлый раз. Несет на бумажном блюдце два бутерброда, улыбается, увидев Уве. Уве, не удержавшись, кивает ему. Как бы дает понять: улыбаться в ответ не стану, но улыбку твою принимаю.

– Ну чего ты не разрешил мне парковаться рядом с красной машиной? – допытывается Парване, когда они проходят в стеклянные двери.

Уве молчит.

– Я бы справилась, – уверенно отвечает сама.

Уве сокрушенно качает головой. Два часа тому назад она не знала, где у машины сцепление, а теперь, вишь ты, недовольна: не дали ей самостоятельно запарковаться между двумя машинами.

Зайдя внутрь, Уве краем глаза видит, как за окном парнишка с сажей вокруг глаз отдает бутерброды бродяге с чумазой бородой.

– Здрасте, Уве! – восклицает кто-то с таким напором, что голос срывается на фальцет.

Обернувшись, Уве видит того шкета, с которым давеча сцепился из-за велосипеда. Шкет стоит за длинной лакированной стойкой у самого входа в заведение. Кепку бы хоть снял, недовольно замечает про себя Уве. Чай, не на улице.

Кошак с Парване располагаются на барных стульях у стойки. Парване без конца утирает пот со лба, хотя в кафе холодно, как в погребе. На дворе и то теплей. Берет со стойки кувшин, наливает себе воды. Кошак не тушуется – едва Парване отворачивается, украдкой лакает прямо из ее стакана.

– Вы что, знакомы? – Парване изумленно пялится на шкета.

– Да, мы с Уве типа корешки, – кивает шкет.

– Вот как? А мы типа тоже! – улыбается Парване, беззлобно передразнивая его несколько восторженный тон.

Уве держится поодаль. Близко к стойке не подходит, точно боится, что кто-то полезет к нему с телячьими нежностями.

– Я – Адриан, – представляется шкет.

– Парване! – говорит Парване.

– Хотите чего-нибудь выпить? – спрашивает Адриан, обращаясь к Уве.

– Ой, да. Латте! – отвечает Парване томно, словно ей массируют плечи. Промакивает лоб салфеткой. – Желательно холодный латте, если есть!

Уве переминается с ноги на ногу, скептически озирается. Никогда не любил забегаловок. Вот Соня – другое дело, та обожала их. Могла проторчать там все воскресенье напролет – по ее собственному выражению, «на людей посмотреть». Пока она смотрела на людей, Уве изнывал рядом, уткнувшись в газеты. И так каждое воскресенье. А как Соня умерла, с тех пор он в кафе – ни ногой.

Подняв глаза, Уве вдруг понимает: Адриан, Парване и кошак ждут, что закажет он.

– Ну, мне тогда кофе. Черный.

Адриан лезет под кепку, чешет макушку.

– Какой… типа эспрессо?

– Нет. Кофе.

Чесотка расползается, рука Адриана чешет уже подбородок.

– Короче… типа черного кофе?

– Ага.

– С молоком?

– С молоком – это будет уже не черный кофе.

Адриан выставляет несколько сахарниц. Делает он это скорее от неловкости, не желая казаться круглым недотепой. «Спохватился!» – думает Уве.