Михаил Русанов - Осколки

(Мадам Соровская приезжала к ним в гости два раза. И каждый раз высказывала свое восхищение увиденным. Уезжая, она просила Ольгу приехать к ней в Париж.)

Жерар, вот кто смог вовлечь Ольгу в дела, и Сергей был ему за это благодарен. Как только степенная фигура Жерара, напоминавшая Ольге русских деревенских мужиков с их неспешным укладом жизни, появлялась у Раженских в доме, сама атмосфера сразу наполнялась спокойствием и добродушием. Дирен часами мог говорить о вине. Его разговоры и размышления заставили Ольгу сначала с юмором, а потом и всерьез заинтересоваться происходящим. Сергей был рад такому повороту событий. С грустью смотрел он, как Ольга потчевала Жерара чаем и блинами, которые не доверяла готовить прислуге, и как Жерар деловито кашлял после каждого горячего глотка и разводил руками в восторге от блинов с малиновым вареньем. Ольга, юная Ольга, девочка с заплаканными глазами, превратилась за эти годы в прекрасную молодую женщину. Лишь в глазах ее, если очень присмотреться, можно было уловить тень печали, которую невозможно изгнать и пережить.

Поездки Сергея в Париж были обусловлены делами. Как правило, он уезжал перед сбором урожая и еще раз весной, когда в Париже устанавливалась определенная квота производства вина для множества производителей, работающих как на внутренний рынок, так и на внешний. Оставляя сестру, Сергей всегда чувствовал угрызения совести. Сколько раз он обещал взять ее с собой и никогда не выполнял обещанное. Ольга не обижалась и в последнее время даже не говорила об этом. Но Сергей чувствовал ее невысказанную просьбу. И вновь он твердил про себя на перроне вокзала в Туре, куда из Ле-Блана добирался на машине, что в следующий раз все будет иначе и сестра сможет поехать с ним.

– Приглядите за сестрой. – Сергей пожал руку Жерара. – Я постараюсь задержаться не очень долго.

– Обязательно. – Жерар достал из жилетки часы, сверил их с вокзальными. – Не забудьте про пресса, мсье, а о сестре не беспокойтесь. Не впервой.

Сергей кивнул.

Подали поезд. Народ оживился. Толпа, растянутая по перрону, зашевелилась. Сергей поспешил к своему вагону.

В купе находились два человека. Сергей извинился, что его появление прервало их беседу, разложил свой небольшой багаж и уселся у окна. Раздался гудок, пассажиров качнуло, поезд тронулся.

– Еще часа два-три и мы будем в Орлеане. Поезд там стоит пятнадцать минут, этого времени вполне хватит, чтобы выйти и купить газеты. – Один из пассажиров встал, протянул руку к полке над головой Сергея и взял несколько газет трехдневной давности. – Вы не возражаете, мсье?

– Пожалуйста. Вы русские? – Полуутвердительный вопрос Сергея застал врасплох его соседей по купе. Он поспешил добавить: – Я тоже.

– О, очень приятно! – Перешел на русский тот, что был старше. – Позвольте представиться, Андреев Петр Евгеньевич. Мой сын Александр.

– Раженский, Сергей Петрович.

– Как вы догадались, что мы русские? – спросил сын.

– По акценту.

– Не задавай мсье глупых вопросов, Александр! Извините его, он еще так молод.

Сергей улыбнулся. На вид Александру было лет двадцать, и беспокойство его отца было напрасным.

– Я думал, что все русские сейчас в Париже. – Александр не обратил никакого внимания на замечание отца. – Франция большая, но почему-то именно в Париже наших соотечественников больше всего!

– Не говори глупостей! Мсье сел в поезд в Туре, значит, он не из Парижа. Я ведь прав?

– Да, я с сестрой обосновался в Ле-Блане. Мы единственные русские в округе, и я тоже немного удивлен нашей встречей.

– Я вас понимаю. Париж не Москва, на всех не хватит. – Эти слова неприятно отозвались в душе Сергея. – Вы тоже молоды, но не в пример некоторым, – Андреев бросил взгляд на сына, – выбрали провинцию. У вас там родственники?

– Я же сказал, мы с сестрою там совершенно одни.

– Ах да, простите… Но что же вас держит?

– Дело. – Сергею расхотелось говорить с ними.

Но Андреева уже было не остановить.

– Дело! Ты слышишь, Александр! Дело! Вот в этом суть. Хоть и на чужбине, но русские смогут выжить. Сколько нас осталось без крова после революции, скольких русских было вынуждено оставить Россию! Казалось бы, весь вышел запас терпения, и нету больше русского народа! А вот и нет! Нате-ка, выкусите, господа большевики! Что нам теперь Россия?! Париж, Лондон, Вена… Европа, цивилизация! А в России ныне что? Нет, вы знаете, молодой человек, что теперь в России?! Бардак…

– Ты не прав, отец. Газеты пишут, что Советы объединились. Их республики теперь составляют Союз.

– Чушь все это! Батрак должен пахать, а не управлять государством! Большевики! Да кто они такие?! Все сломали, выжгли, разорили…

– Они теперь хозяева, – спокойно заметил Сергей.

– Тут вы правы. – Петр Евгеньевич перевел дух.

Его слова совсем не нравились Сергею. Как можно так говорить о Родине? Пусть там сейчас другие порядки, другая власть, но ведь там РУССКИЕ! Там народ.

– Большевики захватили власть. Но что они сделали?! Храмы разорили, ну как же, они же атеисты! А в этих храмах история страны, нации! Всех расстреляли, всех… Колчака казнили… – Андреев достал платок и вытер глаза. Тут Сергей понял, кто перед ним. Этот человек жил и живет лишь прошлым. Гордиться историей отчизны – это одно дело. Но упиваться сожалением, жить этим чувством, лелея в душе ненависть – совсем другое! Нет в этом патриотизма.

Сергей уставился в окно. Что ему эти люди?! Их надежды, чаяния, мечты – все связано ненавистью и сожалением. Они одиноки.

Как, впрочем, и он сам.

Как в пустыне, где тысячи песчинок сплочены в гигантский символ отречения.

Противостояние.

Если нет в мире солнца, то следует научиться жить без него. И в ночи есть тысячи звезд. Надо лишь выбрать, как это ни страшно, свой светильник.

Разве мы сами не являемся носителями света?!

Противостояние.

Ничтожны мы перед пустыней, которую сами и создали. Не перешагнуть через собственные пески. Можно лишь изменить их, огромным трудом превратить в цветущие сады. Но не многим дано. А если не переступить – значит, нет ничего СВЕРХ! Вот она, причина НЕНАВИСТИ! Вот чем живут эти люди.

Не понимают они, что если есть причина ненависти, то обязательно должна быть причина ЛЮБВИ! И может в этом смысл пустыни, – научить человека любить?!

Нет, думал Сергей, глядя на проплывающие за окном пейзажи, в одиночестве скорее научишься ненавидеть. Вот как они, эти двое.

Каково бы ни было назначение одиночества, нет в нем ничего положительного. Даже тех печальна судьба, кто в одиночестве достиг вершин и, возгордясь, возомнил себя богом. Не с кем им поделиться познанным, печалью, радостью, истиной в конце концов. Есть лишь возможность презирать тех, кто внизу. И коли поступишь так, – печальна судьба твоя, о одинокий! Ну а если вздумаешь нести свет свой и радость с вершины вниз – еще ужаснее судьба твоя, о безумный! Ждет тебя крест страстей человеческих. Зависть и ненависть! Но может ли это остановить сердце, измученное одиночеством, полное новым и неизведанным, и горящее желанием поделиться?!