Аманда Рипли - Лучшие в мире ученики, или Как научить детей учиться

Эти данные наводят на мысль, что качество внеклассных занятий значит больше, чем количество.

Как во многих рыночных странах, цена нежестко связана с качеством. И проблема в этом.

Во внешкольной подготовке существует иерархия. Дети самых состоятельных родителей из класса Дженни ходили на дорогие индивидуальные занятия. Это услуга высшей категории. Джейн ходила в сетевой хагвон «Highest» [46]. Он стоил недешево, но даже бедные семьи наскребали на него денег.

А вот дети, родители которых не могли платить, учились самостоятельно или на дополнительных занятиях в школе. 8 из 10 корейских родителей сказали, что испытывают денежные затруднения из-за цен в хагвонах. И все же платили, думая, что чем больше платят, тем больше знают их дети.

Это неравенство мучило Эндрю Кима: да, система сделала его миллионером, но она явно небезупречна.

– Не думаю, что это идеальный способ, – сказал он. – Это заводит в порочный круг бедных людей, нищающих ради детей.

Он также считал, что спрос на хагвоны отражает недоверие родителей к государственным школам. Правы ли они, сказать трудно. В любом случае, так же как министр образования Южной Кореи, Ким считал, что Финляндия – это образец для всего мира.

Между тем он делал большие деньги на этом порочном круге и собирался этим заниматься до 2017 г., когда истечет срок его контракта с «Megastudy». После этого Ким хотел вернуть свой долг обществу, возможно, помогая готовить учителей. У него был 6-летний сын, и он не хотел, чтобы тот попал в «соковыжималку».

Я не встречала в Корее тех, кто хвалил бы систему образования. Напрашивался вывод: без равенства – полноценных возможностей для каждого, а не только для элиты – система развалится. Родительские тревоги приведут к гонке вооружений в образовании. Цена образования непомерно выросла, каждый год газеты печатают материалы о мошенничестве преподавателей хагвонов, школьников и родителей. В 2007 г. примерно 900 корейским школьникам аннулировали баллы SAT из-за утечки информации о вопросах теста.

Корейское правительство десятилетиями пытается смягчить культурный и образовательный мазохизм в стране. В 1980-е, в период диктатуры, хагвоны даже запретили. Но каждый раз они возрождались во все больших количествах. Когда же правительство ограничило плату за их услуги, около половины хагвонов не подчинились закону, запрашивая вдвое, а то и впятеро больше разрешенного.

Ничего не вышло, потому что корейские дети хотят попасть в лучшие университеты страны. И кто их в этом обвинит? В 2007 г. 9 из 10 судей Верховного суда и судов первой инстанции были выпускниками Сеульского национального университета, одного из трех лучших, 4 из 10 гендиректоров крупных корейских компаний вышли оттуда же.

Чтобы изменились эти стимулы, должны были измениться корейские работодатели, а не корейские школы. Чистая меритократия, определявшая жизнь детей, будто бы не распространялась на жизнь взрослых.

Нельзя было сказать наверняка, но это обстоятельство, возможно, помогает объяснить высокий уровень суицидов в Корее. При этом уровень самоубийств корейских 15–19-летних подростков не так велик, как в Финляндии, Польше, США. А вот взрослые корейцы совершают очень много самоубийств. За счет этого общий уровень суицидов в Корее один из самых высоких в мире. Причины, стоящие за уровнем самоубийств в стране, были загадочными и сложными, но, кажется, самые уязвимые места Кореи были на рабочих местах и в университетах для взрослых, а не только в школьных классах.

Пока все общество не изменится, корейские политики будут продолжать идеалистические нападки на культ круглосуточной учебы. Это напоминает бесконечную игру «Али-Баба», в которой правительственная бюрократия то и дело атакует стену из корейских матерей и отцов вдесятеро сильнее их.

Когда я приехала в Корею, последний план правительства состоял в навязывании хагвонам комендантского часа, в рейдах на подготовительные курсы среди ночи и отсылке детей домой. Вряд ли правительственные правоприменительные органы могли выиграли в этом раунде игры, но я хотела увидеть, как они производят облавы.

Дождливым июньским вечером в среду ночной отряд учебной полиции Сеула собирался выехать на дежурство. После чая с рисовыми крекерами в конференц-зале, освещенном флуоресцентным светом, мы вышли на улицу.

Командиром отряда был Ча Бьонг Чул – чиновник средней руки отдела образования сеульского района Гангнам – в маленьких овальных очках и пиджаке в тонкую полоску поверх желто-белой рубашки.

Примерно в 10.20 Ча выкурил сигарету на автостоянке.

– Мы не выезжаем ровно в 10, – пояснил он, когда в небе прогремел гром. – Мы даем им минут 20. Тогда у них нет оправданий.

Хагвоны, которые застанут работающими после 10, получали предупреждение. 3 предупреждения – неделя простоя. Если нарушение случалось после полуночи, хагвон закрывался на 2 недели. Чтобы найти нарушителей, правительство стало платить осведомителям. Один доносчик, как сообщали, заработал аж $250 000! Между тем оборотистые владельцы хагвонов предлагали новые курсы: как найти нарушения в работе хагвонов и донести о них. Этакий круговорот наказаний и получения прибыли. До настоящего времени их правительство выплатило уже $3 000 000 вознаграждений.

Корейское правительство десятилетиями пытается смягчить культурный и образовательный мазохизм в стране.

Наконец мы забрались в «Киа Сорренто» и направились в Дайчи-донг, один из районов Сеула, где больше всего хагвонов. Улицы были забиты сотнями машин – это родители забирали своих детей из хагвонов, закрывавшихся на комендантский час, а 6 инспекторов шли по тротуару в поисках предательских полос света из-за задернутых штор.

Около 11 они направились к учреждению, о котором им сообщали по телефону, и поднялись по грязной лестнице на третий этаж. Единственная женщина в группе постучала в дверь.

– Эй, откройте! – крикнула она.

Приглушенный голос из-за двери ответил:

– Минуту!

Инспекторы переглянулись. Ча дал знак одному из коллег спуститься по лестнице и блокировать лифт.

Через мгновение сутулый пожилой человек открыл дверь. У него был озабоченный вид, но он впустил инспекторов. Они разулись и быстро обошли помещение.

Это была вечерняя библиотека для самоподготовки, формально не хагвон. В этой берлоге из нескольких комнат с низкими потолками и флуоресцентным светом в маленьких кабинках сидело около 40 подростков. Когда мы проходили мимо, они поднимали головы, без особого интереса глядя на нас слегка туманным взглядом. Это закрытое пространство напоминало подпольный цех эпохи постмодерна, массово производящий знания вместо футболок.