Журнал «Пионер» - Пионер, 1954 № 08

В глухом переулке было тихо. Шли пожилые женщины, шли старушки с такими же белыми узелками в руках… Вот ещё и дяденька какой-то идёт, тоже с куличом.

Из-за крыш маленьких старинных домов наконец показались круглые купола притаившейся здесь церкви. Кресты ярко блестели на солнце: один повыше, другой пониже. На тот крест, что пониже, вдруг, взлетев, уселась пара шустрых воробьев, прочирикала что-то и улетела снова…

Зина, успокоенная тем, что церковь уже близко и что ей, к счастию, никто по пути не встретился, проводила взглядом этих воробьев и улыбнулась им. Но тут же будто кто толкнул её. Зина оглянулась и увидела Тамару Белокурову. Тамара шла откуда-то со своей матерью. Зина прибавила шагу, надеясь ввернуть за угол, пока Тамара не увидела её. Тамара в этот момент обернулась в её сторону и приподняла руку в пёстрой рукавичке… Увидела? Нет? «Нет, наверно, нет!» Зина быстро, не оглядываясь, свернула в заросший деревьями двор церкви и скрылась в холодном полумраке её больших раскрытых дверей. Тамара Белокурова и её мать возвращались с вокзала. Они провожали отца. Антонина Андроновна отпустила машину. После волнений сегодняшнего дня лучше было пройтись и подышать воздухом, тем более, что на улице солнечно и на тротуарах почти сухо, можно вполне пройти, не замочив и не испортив туфель.

У Антонины Андроновны были заплаканы глаза. Поплакать пришлось и утром, когда она увидела, что Николай Сергеевич всё-таки уезжает, несмотря на её сопротивление. И у поезда тоже поплакала: всё-таки уезжает муж из дома. И хотя не в какие-то дальние страны, а всё-таки уезжает же!

Но ссоры и объяснения кончились. Сначала Антонина Андроновна была уверена, что Николай Сергеевич никуда не поедет, если не поедет она. Но он решил ехать. Тогда Антонина Андроновна приготовилась к отпору: Николай Сергеевич, конечно, будет требовать, чтобы она поехала с ним. Смешной слепец! Он ничего не видит! Он не видит, что жена так перегнала его в своём культурном развитии, что она уже не может жить без ванны, без своей спальни, без хороших ателье, без парикмахерской, наконец! А ему, которого попрежнему так и тянет к каким-то слесарям да прокатчикам, а теперь ещё вот и к трактористам, ему, бедному, отсталому, ничего этого не нужно!

Антонина Андроновна приготовилась к отпору, но никакого отпора давать не пришлось. Николай Сергеевич даже и не подумал настаивать. Отказываешься? Не хочешь ехать? Ну, что ж, оставайся дома! Её глубоко задело это.

- Ты что же, просто убегаешь от меня? - сказала она. - Что всё это значит?

- Я иду работать туда, куда приказывает мне идти моя партийная совесть, - сдержанно, но настойчиво ответил Николай Сергеевич; он собирал свои вещи и укладывал их в чемодан.

- Так это, что же, ты, значит, разрушаешь советскую семью? Перестань возиться со своими рубашками и отвечай мне. Я серьёзно тебя спрашиваю.

И что же? Николай Сергеевич не смутился и ничего не стал отрицать. Он вдруг сказал:

- А у меня семья уже давно разрушена! Антонина Андроновна ничего не поняла.

Почему он так сказал? Но она пожала плечами и ответила:

- Глупости!

Ну, он и поехал. Ну, и хорошо, что московская квартира осталась нетронутой. Надо вот сменить коврик в столовой - не зайти ли ей сейчас по пути в Мосторг?

А Тамаре было по-настоящему и больно и грустно. Отец уехал. Он поехал куда-то в колхоз, в МТС, на «передний край», как он сказал ей однажды.

- Ты, значит, приедешь ко мне? - спросил он Тамару, уже стоя на площадке вагона. - Обещаешь?

- Обещаю! - крикнула Тамара.

И невольные слёзы нечаянно выкатились из её глаз.

Поезд тронулся. Мать вынула душистый платочек и начала плакать. Тамару раздражало это, она знала, что мать плачет потому, что так полагается, потому, что провожающие должны плакать, когда уезжает кто-нибудь близкий. Прищурив глаза от ветра, Тамара, не отрываясь, глядела вслед поезду, который всё уменьшался и уменьшался, убегая вдаль.

Тамару последнее время мучили противоречивые чувства. Словно два разных человека, совсем непохожих друг на друга, боролись и спорили в ней. То её тянуло к отцу - ей хотелось покрепче подружиться с ним, его слова заставляли её задумываться над собой, над своими поступками. Она чувствовала, что отец идёт по какому-то хорошему, настоящему пути в жизни, что он делает какое-то важное и нужное дело и счастлив этим и что счастье это у него какое-то хорошее, большое…

А бывало, что ей становилось трудно с отцом: и всё-то она не такая, и всё-то она не так делает… А что плохого, если ей хочется утром полежать в постели? И что такого, если Ирина ей почистит ботинки? Ирина обязана ей чистить ботинки, это и мама говорит!… И вообще с мамой легче, для неё и тамарины пятёрки не обязательны, даже можно иногда и в школу не пойти, только скажи, что голова болит… А главное, что у мамы Тамара всегда права, а не правы учителя, которые ставят ей плохую отметку, и не правы подруги, если они не дружат с ней, и не прав отец, если требует, чтобы она сама чистила себе ботинки…

Но сейчас Тамара шла, растроганная разлукой с отцом, и не помнила ничего, что было трудного в отношениях с ним. Сейчас дома пустой кабинет с закрытой дверью. Эта дверь так и будет закрыта и сегодня, и завтра, и неизвестно ещё сколько дней…

В это время она увидела Зину Стрешневу, которая торопливо переходила через дорогу. Тамара заметила, что она несёт какой-то узелок, но сначала не поняла, что это такое… - Люди куличи понесли святить, - сказала мать, будто немножко завидуя им. И Тамара поняла: Зина несёт кулич в церковь. Она невольно подняла руки и всплеснула ими, слегка хлопнув пёстрыми рукавичками. И мгновенно всё её нежное и грустное настроение исчезло. Воспоминание о том, как вчера девочки так пренебрежительно отнеслись к ней за то, что она похвасталась своими куличом и пасхой, - это воспоминание словно опалило её.

«А! Вот как! - с торжествующей улыбкой подумала она. - У меня к куличам пионерского отношения нет! А у них есть, у них вот есть! Ага! Куличики в церковь носите?»

- Мама, мама, ты послушай! - нервно и горячо начала объяснять Тамара в ответ на недоумевающий взгляд матери. - Я вчера только сказала, какие у нас вкусные кулич и пасха, а уж они начали: «Не по-пионерски! Куличу и пасхе радуешься! А ещё пионерка!» «А теперь гляди-ка, гляди, - Тамара засмеялась, - вон она! Кулич в церковь понесла! Вот это да! По-пионерски!