Журнал «Пионер» - Пионер, 1954 № 08

Карандаш отца шуршал по бумаге. Отец готовился к докладу на производственном совещании. Зина глядела в учебник, но ничего не понимала. Она знала, что отец сейчас начнёт спрашивать. Но отец не спрашивал.

- Папа! - сказала Зина, чувствуя, что больше не может выдерживать этого молчания. - Меня вывели из совета отряда.

Отец вздохнул и поднял на неё усталые, грустные глаза.

- Я это понял, - ответил он.

И снова начал писать. Но, видно, и у него дело не ладилось. Он зачеркнул одну строчку, потом другую…

- А за что же… тебя вывели? Плохо работала? - И снова посмотрел на неё.

- Нет, не за это, - Зина отрицательно покачала головой. - За то, что я в церковь ходила…

- Ты - в церковь? - удивился отец; ему казалось, что он ослышался. - Как это - в церковь? Зачем?

- Бабушке… кулич святить…

Отец встал, резко отодвинул стул и, побледнев от гнева, молча направился в кухню.

Зина испугалась и замерла на своём стуле, она никогда ещё не видела его таким гневным и страшным. Ребятишки хохотали, швыряя друг в друга мячиком. Но вот, почуяв что-то неладное в доме, присмирели, поглядывая на Зину.

А в кухне мирная беседа была нарушена.

- Мать, - голос отца был резкий и твёрдый, какой-то совсем незнакомый голос, - пойдём-ка в комнату. Поговорить надо.

Отец, крупно шагая, вернулся в комнату. За ним, еле поспевая, вошла изумлённая и немного оробевшая бабушка.

- Слушай, мать, давай поговорим с тобой серьёзно и раз навсегда, - обратился к бабушке отец, когда оба уселись. - Говорю это при детях, пусть слышат.

- До чего дело-то касается, не пойму никак? - сказала бабушка. - Нешто опять не угодила?

- Дело касается вот чего, - отец старался говорить спокойно, но это трудно ему давалось. - Ты в бога веришь, ну и верь…

- А! Вон что! - перебила бабушка. - Теперь за бога взялись. Не запретишь!

- Веруй, пожалуйста, молись! - продолжал отец. - Твоё дело. Тебя уже не переубедишь. Но предупреждаю: детей не трогай! Я коммунист. И дети мои будут коммунистами, если будут того достойны. А я хочу, чтобы они были достойны. Вот посмотри на неё - видишь? - Отец кивком головы указал на Зину. - Человека уважали, была членом совета отряда! А из-за твоего кулича, пожалуйста, вывели! И правильно сделали, конечно. Не должна она была тебя слушаться.

- Вывели! - Бабушка всплеснула руками. - Ах, батюшки, кровные! Да кабы я знала… Да нешто стала бы посылать? А ведь я же ей говорила: иди переулочком, чтобы никто не видел!

- А если бы никто не видел, - сурово возразил отец, - так она сама была бы обязана сказать об этом на отряде. Тоже хорошего мало.

- Вывели! Ай, батюшки! - Бабушку больше всего встревожило то обстоятельство, что по её вине внучка лишена каких-то почестей и какого-то хорошего места в школе. - И ты ещё что говоришь: «сама сказала бы»! Да что ж она совсем глупая, что ли, самой-то про себя говорить! А что ж теперь, из школы-то не исключат? Была вроде начальником, а теперь вывели! Ай, кровные! Да кабы я знала!…

И отец и Зина, слушая бабушку, понимали, что сущность дела не доходит до неё.

Она испортила «судьбу» сироте - вот что её смущало и расстраивало.

- А дело-то, мать, хуже, чем ты думаешь, - сказал отец. - Ты её заставила изменить пионерской организации, своему пионерскому слову, своему торжественному обещанию. Какие слова она произносила, когда вступала в отряд? «Перед лицом своих товарищей торжественно обещаю…» Где же это её обещание? Чего стоит это обещание, если пионер с красным галстуком на шее идёт в церковь и всякие там обряды, суеверия совершает? Если отступил от своих, то куда перешёл? К противникам перешёл. Сегодня уступил по слабости - в церковь сходил. А завтра может снова по слабости уступить - предателем Родины стать?

- Папа, что ты! - прервала Зина и приподняла руку, словно защищаясь от удара.

- Да, да! - сурово продолжал отец. - А откуда же берутся предатели? Вот из таких людей они и берутся, которые не умеют твёрдыми быть, не умеют быть принципиальными. А какой же ты пионер, если при первом же испытании и сдалась?

- Я не хотела тебя расстраивать… - прошептала Зина.

- А что же, я у тебя только подопечный? Что же, я тебе помочь не смог бы? Ты, значит, и сильнее меня и умнее?

Зина поглядела в тёмные сверкающие глаза отца:

- Ой, что ты, папочка!

Отец встал, прошёлся по комнате и, подойдя к Зине, ласково погладил её понуренную голову.

- Нет, дочка, так не годится - всё на себя брать, - уже гораздо мягче сказал он. - Если друзья, так друзья: и радости пополам и горести пополам. А трудное дело в жизни встретится - решать вместе. Авось, и я на что-нибудь тебе пригожусь!

Зина схватила отцовскую руку и молча прижала её к своей мокрой от слёз щеке.

- Весна идёт… - вдруг задумчиво сказала бабушка, взглянув на сосульку, повисшую за окном. - Скоро огороды сажать…

- Что это… вдруг? - чуть-чуть усмехнулся отец.

- А так, - уклончиво ответила бабушка, - землю готовить надо. А вы уж тут без меня.

Отец пожал плечами с плохо скрытой досадой.

- Я тебя, как говорится, не неволю, - сказал он. - Может, тебе у нас и не нравится, с ребятами трудно, к городу не привыкла… Гляди сама. Я бы рад тебя не отпустить: когда ты здесь, у меня за ребят душа спокойна. Но если тебе плохо… то…

- А что мне плохо? - прервала его бабушка. - Я не жалуюсь. Я просто так: поглядела на сосульку, весна вспомнилась… Огороды сажать…

- Да какие уже тебе огороды сажать, скоро семь десятков стукнет! - возразил отец. - Тебе посаженного хватит. Ну что ж ты опять одна там будешь? Подумай!

- А что, я не была одна? Как старик умер, так;и одна, никому не нужная… Не привыкать.

- Ты права… - хмуро сказал отец. - Да… Забывал я тебя в жизни… Не забывал, конечно, а одну оставлял. Виноват в этом. - И сердечно, будто прося прощения, поглядел ей в глаза. - Ну, а теперь-то зачем тебе одной жить? Подумай!

- Да ведь подумаю. Конечно, подумаю. Да ведь если и останусь, - неизвестно, угожу ли… Детки-то у тебя не очень покорные.

- А ты не к деткам обращайся, а ко мне. С детками я сам договорюсь. Они у нас скоро вырастут, совсем умными станут. Правда, ребята?

Бабушка, польщённая тем, что она так нужна, считала, что можно ещё и помучить его немножко, не отвечала ни да, ни нет. Может, останется, а может, уедет. Кто ей запретит? Но сама-то она знала, что никуда она не уедет. Она уже обжилась в этой уютной, тёплой квартире, ей уже понравилось заправлять хозяйством и всей семьёй, она полюбила вечерние чаи с пирогами в обществе Анны Кузьминичны… А церковь, которая всего в двух кварталах! А праздники, когда можно пойти в гастроном да понабрать всего повкуснее! Андрюша, сынок, всегда был прост на деньги и сейчас не хитрее, никогда и не спросит, куда она их истратила! Только одно плохо: бога не признают.

В коридоре раздался робкий звонок. Антон бросился открывать. Несмело, словно в первый раз, в комнату вошла Фатьма. На лице у неё не было улыбки, а широко открытые глаза сегодня особенно напоминали цветы.