И Тхаревский - Осколок

- Чего это Хрущ возле ящика с документами валяется? – спрашивает. – Он там не умер, случайно? Что-то мне его вид расхристанный, не нравится совсем. А ну, Горелов, глянь ка, чего там с ним.

Проверил боец:

- Точно, - говорит, - Готов Игнатьич. Осколок у него из бестолковки торчит. Крепко засел. Без струменту и не вытянуть никак.

- Плохо дело, - расстроился ротный. - Он, ведь, из старого состава был. Из обстрелянных. Хотя и обозник бывший. Тем более при должности состоял. Завтра баня с утра, а бойцов вести некому. Белье выдать, портянки там, всякие. Очень жаль, - говорит. – Прям, осиротела рота без старшины-то. Как бы личный состав не завшивел. А с другой стороны посмотреть – герой. Документы успел важные перед смертью спасти. Не зря, выходит, погиб. Не напрасно. Я в батальон сообщу. Пусть комбат его представит, к чему ни будь. Посмертно. Все родным утешение. И нам пример наглядный. Образец, так сказать, для подражания. Вот политрук-то обрадуется!

- А ты пока того, в помощь себе возьми, кого ни будь. Эй, Шамсутдинов!

- Я!

- Петелька от пупка! Не ори на ухо, придурок нерусский, - отшатнулся Нефедов. – И так глушануло меня, так еще ты тут глотку дерешь.

Потрусив головой и поковыряв в ухе пальцем, командир продолжил неуверенно:

- Переправу-то разбомбило напрочь. Убитых и легкораненых в тыл отправлять запретили, - ротный поскреб маковку. - Значится так, вы вдвоем с Гореловым, берете Хруща… А он точно того? Не дышит?

- Так ведь осколок же, тащ старший лейтенант. Может выймем, как-нибудь? Если пассатижами расшатать… Вы только голову придержите маленько.

- Отставить пассатижи. На кой черт тебе осколок, Горелов? Тебе именно этот приглянулся? Вокруг посмотри. Наберешь себе полные карманы потом. А сейчас приказ слушай: Старшину Хруща аккуратно перенести вон в ту воронку, за позицией минометчиков. Похоронить, насыпать холмик, сверху табличку соорудить. Ну, и написать там, краской, чего положено. Фамилию, инициалы, звание, даты. И харями там, особо не торгуйте. Мы хоть и во второй линии, а снайпер возможен. Да, карманы проверить, содержимое – мне. Не дай Бог пропадет чего, - он сунул кулак под нос сначала Горелову, потом, на всякий случай, и Шамсутдинову. – Приказ ясен? Выполнять, раздолбаи!

***

Старшина Хрущ со смертью вроде смирился уже. Да и, если честно, в свои сорок три, давно к ней был готов. Война все же. На хорошее надеяться не приходится. Но все одно, настигла его безносая, как-то неожиданно. Даже, можно сказать, скоропостижно. Однако тут уж ничего не попишешь. От судьбы, как говорится, не уйдешь.

Лежалось ему в могилке, в общем-то, уютно. Как будто и не очень сыро даже. Холод, вроде, не особо досаждал. Курить, так и вовсе, не хотелось. Но, вот, что-то беспокоило его. Тревожило что ли? Словно важную вещь забыл. В общем, не получалось окончательно кануть во тьму. Всецело предаться тлению и полному, как говорится, разложению.

Задумался, покойничек наш, попытался припомнить, что же держит его на этом свете. Отпускать никак не хочет. Может дело, какое не закончил. Аль бумажку, не выправил нужную. Поначалу трудно мысли двигались. Со скрипом. Видать осколок им помеху создавал. Но, постепенно, стало в голове развидняться. Воспоминания чередой потекли.

Вот, видит он, как наяву, свою мать. Старенькая, сгорбленная до земли. Руки тянет к нему дрожащие. Просит, чтоб с фронта живым вернулся. Жаль ее до слез. Не увидит сына больше. Но нет, не то. Не главное это. Сейчас горе у многих.

Дальше, жена мимо проходит. Не старая совсем еще, можно сказать молодуха. Даже и сорока нет. На плече коромысло с ведрами, озорно подмигивает. Аж сердце в груди бухнуло разок. Хотя нет, показалось. Не бьется сердце. Опять не то. Поважнее что-то должно быть. Весомее.

Следом, видит двух сынов своих - нескладных подростков. Помощники. А третий, старшенький – уже на фронте. Ефрейтора получил, связист. Ну чего тут скажешь, растут дети. Вымахали – будь здоров. Выше бати. Авось проживут как-то и без него. Чай не одни на свете. Сродственники помогут. Снова не то.

Затем пса своего вспомнил. Здоровенного кавказца. Арафатом кличут. Красивое имя, гордое. Хотя детвора отчего-то Чебуреком его прозвала. Ластится, обрубком своим виляет, словно щенок трехмесячный. Крутится, скулит от счастья. Потешный. Да, хороша собака, только брешет много. Но не в дугу опять. Другое тут что-то. Посерьезней.

Вот ребят своих видит, сослуживцев. Будто всю роту перед собой выстроил. Сто тридцать восемь человек списочного состава вместе с приданными минометчиками и саперным отделением. Идет вдоль строя, в лица всматривается: Младлей Уткин – совсем пацан еще, девятнадцати лет. Костиком зовут. Городской. Командир первого взвода. Улыбается глупо. Убьют в первом же бою; Иван Ракитин. Пулеметчик. Неспешный. Обстоятельный. Такой кого хошь завалит. Хотя не факт. Два ранения у него уже. Одно из них тяжелое; Горелов Васька. Шебутной баламут. Из казаков. Палец в рот не клади. Откусит – не подавится. Кругом свою выгоду находит; Шамсутдинов. Надежный боец. Не подведет. Широкоскулый, коренастый, осанистый, стреляет метко. Охотник; старший сержант Онищенко. Из погранцов. Исполняет обязанности командира второго взвода. На груди «За отвагу» поблескивает. Герой; А вот санинструктор наш, фельдшер Дерюгин. В годах. Морда у него, конечно, разбойничья. Этого не отнять. И лапищи медвежьи. Но дело знает туго. Всю жизнь на войне. Еще с Великой начиная. Гражданскую прошел, обе Польские, Испанскую и Финскую. Даже с Японцами успел на Халхин-Голе схлестнуться. В роте к нему обращаются не иначе, как Дед.

Лица, лица, лица. Усталые, веселые, суровые, наивные. Присыпанные песком и пылью, закопченные, немытые… Стоп! Кажется вот и оно. Дело нашлось незаконченное. Помывка ведь завтра! А в голове, будто колокол звенит, голос Нефедова: - «Осиротела рота без старшины», «С утра баня, а бойцов вести некому», «Как бы не завшивел личный состав», «Белье, там, выдать, портянки всякие». А ведь, нашлась-то пропажа. Ну, все, хорош, как червяк дождевой, в земле валяться. Попрохлаждался маленько, и хватит. Самое время обратно откапываться. В роту пора. Еще к завтрему надо успеть подготовиться.

***

Горелов орал долго и громко. Орал, пока запыхавшийся фельдшер, буквально, влетевший в землянку, не отвесил ему увесистую оплеуху.

- Ты какого рожна, паскудник, роту переполошил среди ночи? А, если бой завтра? Людям нужно выспаться, или нет? Быстро пасть свою захлопнул, беспутную, не ровен час, кишечник простудишь.

- Так, это, я испужался очень, - Васька ощупал кишечник. - Вот и ору тут себе. А ты, Дед, иди дальше, куда шел. Привык, чуть что, затрещины направо и налево раздавать.

Из-за спины санинструктора выглянула голова Нефедова: