И Тхаревский - Осколок

- Как же это? – Младший лейтенант Уткин удивленно смотрел на культю правой руки, которую ему перевязывал Дед. – Что же делать то теперь, а? Товарищ санинструктор, как быть теперь?

- Чего ты кипишуешь, Костя? Ну, пару пальцев туда – пару пальцев сюда. Не бери в голову.

- Какие пальцы? Мне же кисть начисто срезало. А я, ведь, еще ни одного немца не убил.

- Ну, похуже бывало. Вон, к примеру, старшина наш бежит. Его, так, вообще, в прошлый раз, насмерть убило. И ничего, не падает духом. А ты из за ладошки какой-то раскис совсем. Ты так и так не выжил бы на фронте, вопрос пары дней, а теперь, вот, домой поедешь. С чистой совестью.

- Это чего бы я не выжил?

- Так ты сам посуди: Третьего дня на мину кто наступил? Хорошо детонатор не сработал. Потом галет шесть пачек за раз сожрал. Немецких. Всухомятку. Я ведь, тогда, еле тебя откачал, дурака. А теперь кто по самолетам в полный рост из «Коровина» палил? Ну? Чего ты там мычишь? Э, э, Костик! Держись, давай, не отключайся.

- Во, командир, смотри, - Хрущ жизнерадостно оскалился. - Дерюгин, стервец, снова кого-то за грудки трясет. Ну, до че же злобный тип. За ним глаз да глаз нужен. Такого фельдшера, в роте, иметь – никаких фрицев не надо.

- Мы с Тамарой – ходим парой, – Дед повернул голову. – Вы бы, товарищ старший лейтенант, за спину себе глянули. У вас там сзади покойник стоит.

- Ты чего пугаешь, Дерюгин? Это ж Пал Игнатьич, старшина ротный. Не признал что ли?

- Признаешь его в таком виде. Серый весь, какой-то. Буд-то неживой. Еще ухо черными нитками пришито. Я бы, на вашем месте, не стал доверять такому. Смотрите, как зубы скалит. Недоброе, видать задумал. Так и норовит, кому ни будь в горло впиться.

- Отставить болобольство. Доложите о потерях, товарищ санинструктор.

Дерюгин погрустнел:

- Потери – четыре человека. Двое бойцов убиты, у третьего - тяжелое ранение в живот, ну и вот, младшему лейтенанту Уткину кисть оторвало. Вместе с пистолетом.

- Нашли?

- Да чего там искать. Вон она, под деревом валяется. Игнатьич, глянь, кстати, может тебе подойдет? Кинь в вещмешок. На запас будет.

- Личное оружие младлея Уткина, нашли? Я спрашиваю.

- А, так вы об этом? Ну, в общем, как бы это…

- Сюда давай Дерюгин. Одно жулье в роте, - старлей протянул руку, отбирая пистолет. - Вы меня в гроб раньше времени загоните. Здохну тут с вами скоро, - Нефедов глянул на старшину и запнулся. – Я того, в смысле, сердце хватает. Ты, Пал Игнатьич на свой счет не бери, это так, фигура речи просто.

- Да ладно, командир, я привык уже почти, – отмахнулся старшина. – Лучше глянь, кто там несется как оглашенный. Мотоцикл, вроде, знакомый.

- О, - Дерюгин заозирался в поисках укрытия. – Это ж политрук на «Харлее». До штаба не успел доехать – обратно оглобли завернул. Вспомнил, видать, откель у него фингал под глазом. Мстить теперь будет. Ой, беда, беда. Схорониться мне надо, мужики.

- Давай, фельдшер, я тебе башку бинтами замотаю. Авось, без очков, не признает, - Хрущ стал торопливо разрывать индпакет, одновременно, как бы невзначай, выронил из кармана очки с круглыми стеклами и наступил на них каблуком. – Ты главное не говори ничего. Мычи и все. А лучше, вон, за Уткина спрячься. Вроде как без сознания оба.

- Ты чего это, Игнатьич, у Скворцова очки увел? – Нефедов ошарашено хлопал глазами, - ты это, ты что, туда же?

- Где? Оп-па! Точно, в траве валяются. Комиссарские. Ну, надо же, чуть не раздавил по ошибке.

- Ты мне, старшина, горбатого тут не лепи. Верни вещь хозяину, сей час же.

В этот момент, резко остановившийся перед ними мотоцикл, заглох, пару раз громко взрыкнув движком. На нем, как-то странно перекособочась, вцепившись одной рукой в руль, а другой приобняв топливный бак, восседал Скворцов.

- Товарищ старший политрук, вы за очками вернулись? Так вам повезло здорово. Нашлись ваши стеклышки. Все благодаря командиру нашему. Вот, возьмите, пожалуйста. Почти целые. Оправа, так и вовсе, как новая.

- Немцы! – его перекошенное от страха лицо трудно было узнать. – Немцы!

- Э, тащ Скворцов, зря надрываетесь. Не услышат они. Отсюда до передовых позиций километра три, - старшина наморщил лоб, - А то, пожалуй, и поболе будет. Если у вас дело к ним, то в ту сторону езжайте, - он махнул рукой, показывая направление.

- Сзади немцы! От реки нас отрезали. Два «Ганомага» с пехотой и танкетка. Еще мотоциклы. Связистов с кашеварами по кустам как зайцев гоняют. Пулеметы чешут – головы не поднять. Там раненных у понтона много скопилось, так теперь кранты им, наверное. Побьют всех фрицы, не пожалеют. А потом сюда попрут. За нас примутся. Чего делать-то будем, товарищи?

- Вы, комиссар, успокойтесь прежде. Вот, водички хлебните, освежитесь. И коня своего железного отпустите уже. А то вы его как родного тискаете.

- Не надо мне твоей водички, старшина. От нее тиной воняет. Небось, в болоте набирал? Я по прошлому разу запомнил вкус подозрительный. А мотоцикл не могу бросить. Я за него расписывался. Тем более у меня там палец указательный. Когда пуля бак пробила, пришлось заткнуть, чтоб бензин не выплескивался. Теперь обратно не вынуть никак.

Тут завозился и стал подниматься на ноги фельдшер Дерюгин. Его лицо было полностью забинтовано. В руке он держал медицинский скальпель:

- Горю вашему я помогу с радостью. Правда, Хрущ мне глаза завязал из вредности своей. Не видать ни зги. Но такую мелочь как палец я и на ощупь отфигачу. У меня опыт большой в этом деле. Ну-ка, мужики, держите его.

***

Грохот несмолкаемой канонады стоял оглушительный. Когда не бомбили с воздуха, то окопы накрывала тяжелая артиллерия. Немец снарядов не жалел. Похоже, окончательно решил ликвидировать неудобный ему плацдарм. Со стороны фронта разрозненными группами отступали в нашу сторону совершенно изможденные, обожженные и контуженые бойцы. Сами еле живые они тащили на себе тяжелораненных товарищей. Пристроить их было некуда. Лечить некому и нечем. Эвакуировать в тыл - невозможно. Медикаменты и перевязочный материал быстро подошли к концу. Еды хватало в обрез. Положение угнетало своей неопределенностью.

Как только на переднем крае наша оборона окончательно рухнула, главные силы врага покатились на позиции роты. Завязался жаркий бой. Дело осложнялось тем, что в тылу орудовали немцы. Они нарушили снабжение и перерезали провода, лишив обороняющихся на этом берегу связи с большой землей. С той стороны из-за реки по ним, конечно, время от времени прилетало, но без точной корректировки огонь был малоэффективным. Силы быстро таяли. Сводная рота несла тяжелые потери. Помощи ждать не приходилось.

Нефедов с подвязанной на веревке левой рукой метался по ходам сообщения, пытаясь организовать людей. Кого подбадривал, на кого орал, а кому и расстрелом грозил. Старшина лично разносил ящики с патронами и гранатами вдоль линии обороны, при этом неосмотрительно поймав несколько пуль в спину. На это ему с укором и указал усталый фельдшер, весь черный от копоти и заляпанный кровью раненных бойцов. Скворцов в треснутых очках с остервенением строчил из пулемета, рискуя расплавить ствол. Красный, слегка припухший палец на спусковом крючке слушался еще с трудом, поэтому очереди выходили излишне длинными и рваными. Горелов еле успевал снаряжать ему диски. Шамсутдинов стрелял из своей старенькой «Мосинки» редко, но без промаха, клацая затвором и удовлетворенно кивая головой после каждого выстрела. Сзади него на дне окопа сидел съехавший по рыхлой стенке младший лейтенант Уткин с запрокинутой назад головой. Его открытые ясные глаза бессмысленно смотрели куда-то в небо, а из аккуратной дырочки во лбу стекала тонкая красная струйка. Комвзвода два Онищенко тоже погиб прошитый вражеской очередью. Раненный в третий и, по-видимому, последний раз, пулеметчик Ракитин валялся в наполовину обрушенном блиндаже в предсмертном бреду рядом с другими тяжелыми.