Олег Якубов - Привет эпохе

– Да меня не медали интересуют. Мне с ним о космосе поговорить надо.

Короче, я уговорил подозвать Гену к телефону и он мне действительно много интересного рассказал про друга юности. А в конце посоветовал обязательно найти в Ташкенте их бывшую учительницу английского языка, у которой «Вовка любимчиком был и вроде они до сих пор переписываются».

Стоит ли говорить, что уже утром в одной из ташкентских школ я разыскал Галину Михайловну Родионову, умолил ее прервать уроки, мы поехали к ней домой и она показала мне несметные богатства: детские и юношеские фотографии Володи, вымпел, привезенный с орбиты космонавтами экипажа «Союз-Аполлон», и много все другого, что по достоинству сумеет оценить только по крупицам собирающий информацию репортер. Одним словом, биографический очерк о доселе никому не известном земляке оказался отменным. Кстати, это не моя оценка. Это оценка самого Владимира Александровича.

…Точно также, как и в прошлый раз, сообщение о космическом полете прозвучало в вечерней программе «Время». Диктор сообщил, что командиром экипажа является летчик-космонавт СССР полковник Владимир Александрович Джанибеков, назвал и имя монгольского космонавта, запомнить которое с первого раза не было ни малейшей возможности, столь экзотически оно звучало. И тут я вспомнил сова посла, который заявил, что конверт с биографией сможет открыть только после официального объявления о полете. Я ту же принялся накручивать телефонный диск. После целого ряда бесполезных звонков, наконец, удалось соединиться с дежурным дипломатом. Он выслушал мою просьбу, согласился переговорить с послом, но предупредил меня: «Господин Якубов, вы нарушаете все протокольные нормы, требуя разговора с чрезвычайным послом в столь неурочное время. Я обязан буду информировать о вашем звонке МИД Узбекской ССР.

– Информируйте, – легкомысленно согласился я. – Только с послом соедините.

Посол, несмотря на позднее время, вовсе моей просьбой раздосадован не был, похоже, вообще принял ее как должное. Он внятно зачитал мне биографию монгольского космонавта, раздельно назвав его имя – Жургамеддин Гуррагча.

На следующий день вместе с поздравлением коллег я принимал и очередной выговор, утешив себя, что подобные выговора для репортеров важнее премий. А вечером я получил персональное приглашение посла Монголии, краснея от смущения, но и от удовольствия, выслушал по поводу своей оперативности массу комплиментов и даже получил на память какой-то сувенир.

А спустя год, в самом центре Ташкента, на проспекте космонавтов открывался бюст дважды Герою Советского Союза летчику-космонавту Владимиру Джанибекову. К тому времени мы уже были хорошо знакомы. Володя увлекался живописью, он близко подружился с известным скульптором Яковом Шапиро и, приезжая в Ташкент, чаще всего останавливался в его мастерской, где не только отдыхал, но и напряженно работал за мольбертом. В мастерскую Яши Шапиро я и отправился вечером за очередным интервью с космонавтом в связи с открытием бюста. Но Джанибеков, опередил мои вопросы:

– Говорить будем о чем угодно, только не о завтрашнем событии.

– Почему это?

– Ни говорить об этом не желаю, ни идти завтра не собираюсь.

– Почему это? – упрямо повторил я.

– А ты бы пошел на открытие памятника самому себе? – вопросом ответил космонавт. – Это же, мне кажется, все равно, что на собственные похороны идти.

ПРОСТИТЬ РАДИ ПУГАЧЕВОЙ

Интервью с Аллой Борисовной Пугачевой у меня не задались с самого начала. Видно, на сей раз журналистский фарт отвернулся.

Когда Пугачева впервые, еще молоденькой певицей, приехала на гастроли в Ташкент, меня опередил старший по возрасту, опыту и занимаемому в редакции положению коллега. Они ринулся в концертный зал, но уже по первым вопросам певица поняла, что с ее творчеством журналист не знаком вовсе. Она напрямик и спросила: «А вы хоть одну мою песню слышали», Тот честно ответил, что пока не слышал. «Так, может, послушаете, глядишь, потом и разговор получится», предложила Пугачева.

Раздраженный коллега вернулся в редакцию, где и рассказал о своем фиаско. По молодости и зловредности я тут же заметил, что он напоминает персонаж старого анекдота. Встречаются два еврея, один другому говорит: «Чего это весь мир так балдеет от Карузо? Ничего хорошо, слуха нет, к тому же еще и картавит».

– А ты что, Карузо слышал? – спрашивает другой.

Я – нет, мне Хаим напел.

Поскольку мне Хаим не напевал, а на концерте я побывал сам, то на следующий день отправился в гостиницу, где с раздражением увидел еще нескольких своих коллег из других редакций. Поспел я, что называется, к самой раздаче. Утром певица решила себе кофе сварить. Воспользовалась кипятильником, в чем была немедленно уличена всевидящим пожарным. Он как раз собирался протокол составлять, грозил всякими карами земными и небесными, так что надо было гостью выручать. Почему-то эту миссию коллеги поручили именно мне. Переговоры с пожарным затянулись, перенеслись в кабинет заместителя директора гостиницы, где, наконец, было принято компромиссное решение: заплатить штраф, но обойтись без протокола и без грозного письма по месту работы. Штраф я тут же заплатил, но когда вернулся к номеру певицы, только замок поцеловал: ни моих расторопных коллег, ни самой Пугачевой уже не было.

Прошло довольно много лет. Пугачева вновь приехала на гастроли в Ташкент, выступала в новом концертном зале имени «Дружбы народов», вмещающем пять тысяч зрителей. У нее была безумно напряженная программа – три концерта в день, всего с часовым перерывом после каждого. Поэт Илья Резник посоветовал мне встретиться с певицей во время одного из перерывов. В тот день на первом же концерте была премьера песни Резника. Илья волновался как первоклашка, даже во время исполнения вышел в коридор и только, услышав аплодисменты, вернулся в зал.

– Ну как? – спросил он меня.

– Ничего лучшего в своей жизни не слышал, – поспешил успокоить поэта.

– Пошли в буфет, надо выпить шампанского, И не возражай даже, премьеру положено отмечать шампанским, иначе песня не пойдет.

Мы отметили премьеру. Пока отмечали, Алла Борисовна уже дала два концерта.

– Ну, вот теперь пора, – заявил Резник, когда Пугачева отправилась к себе в гримерку на очередной перерыв. – Иди, беседуй, только помни, что ей надо хоть немного отдохнуть.

Подойдя к двери гримерной, я постучал и услышал что-то неразборчивое. Успокоив сам себя, что это разрешение войти, открыл дверь и только тут понял, что явился в самый неподходящий момент: певица обедала. Обернувшись на скрип открываемой двери, Пугачева с раздражением воскликнула: «Да что же это такое, пожрать спокойно не дадут!» Захлопнув дверь и со злостью бормоча (уж простите, Алла Борисовна, великодушно): «Забыл, вовсе забыл, что нельзя к собакам во время еды подходить», я излил свое раздражение Резнику. Но интервью от этого не появилось.