КОСМОПОЛИС

Затем, они отреагировали, почти безумно, проходя под аркой из кружащихся крыс. Несколько человек прорвались к двери на кухню, исчезнув за ней, но основное движение состояло из падающих стульев и оборачивающихся тел.

Эрик был восхищен. Он был почти заворожен этим зрелищем. Он любовался этим, чем бы оно ни было. Охранник сидел у стойки, бормоча что-то в лацкан пиджака. Эрик поднял руку, дав этим знак телохранителю, что не стоит предпринимать какие-либо действия. Пусть они проявят себя. Люди выкрикивали угрозы и проклятия, заглушая голоса двух молодых людей. Он смотрел, как занервничал парень, стоящий близко к нему. Угрозы звучали старо и шаблонно, одна фраза порождала следующую, и даже замечания на английском имели какой-то эпический смысл, смертоносный и растяжимый. Ему хотелось поговорить с парнем, спросить из-за чего все это, в чем их миссия, в чем причина.

Продавцы вооружились колющими и режущими предметами.

Затем парни бросили крыс, снова обездвижив своим действием людей в комнате. Животные хлестали воздух хвостами, врезаясь и отлетая от разных поверхностей, касаясь своими спинами столов. Два зловещих клубка шерсти бежали вверх по стенам, издавая мяукающие и скрипящие звуки. Мужчины тоже бежали, перенося свои крики на улицу, их слоган, или угрозу, или заклинание.

На другой стороне Шестой Авеню, машина медленно двигалась рядом с брокерской фирмой на углу здания.

Через стекло были видны клетушки на первом этаже, в каждой из которых сидели мужчина или женщина, смотрящие на экраны. Он чувствовал безопасность их положения, скорость и запутанность, то, как они врастали в свою работу, тайно и животно. Он подумал о людях, которые заходили на его сайт в те дни, когда он делал прогнозы по финансам, когда прогнозы были чистейшей властью, когда он шпионил за акциями посредством технологии и этим радовал людей, вызывая удваивание биржевого индекса и меняя мировоззрения, когда он с успехом менял историю, до того, как история стала однообразной, мутной, и он начал искать что-то чистое, для усовершенствования техники составления графиков и предсказывания движения денег.

Он торговал валютой любой территориальной единицы, современных демократических наций и древних султанств, республик людей, страдающих паранойей, адских дыр, которыми руководят обкуренные пареньки.

Он находил в этом красоту и четкость, скрытые ритмы в случайных изменениях курсов валют.

Он ушел из забегаловки, взяв с собой половину сандвича, и доедал его сейчас, слушая исступленный рэп, звучащий из динамиков музыкального центра. Это был голос Брута Феза, под аккомпанемент бедуинской скрипки. Но его отвлекло изображение на одном из экранов. Это был президент Мидвуд в своем лимузине, глава администрации, изображение которого транслировалось по всему миру в режиме реального времени. Эрик изучал его в течение десяти неподвижных минут. Он не двигался, президент - тоже. Даже машины не двигались, и там, и тут. Президент, одетый неформально, сидел в обычном для себя ступоре. Один раз он вздрогнул и пару раз моргнул. Его взгляд был пустым, не имел конкретного направления и значения. Он будто бы был наполнен воздухом вечной скуки, приправленной жужжанием мух.

Он не чесался, не зевал, и этим был похож на человека, сидящего за кулисами, ждущего, когда для него настанет время занять место гостя на каком-нибудь телешоу. Но на самом деле все было намного глубже и жутче, потому что в его взгляде не было ничего постоянного, не было жизни, потому что казалось, будто бы он существовал где-то вне времени, потому что он был президентом. Эрик ненавидел его за это. Он разговаривал с ним несколько раз, ждал его в приемной, с желтыми стенами, в западном крыле, давал советы насчет каких-то важных дел. Ему пришлось стоять там, где кто-то попросил его встать, пока их фотографировали. Он ненавидел Мидвуда из-за его вездесущности, ведь когда-то он был точно таким же. Ненавидел, потому что из-за него появилась угроза безопасности Эрика. Он ненавидел и издевался над ним, из-за его грушевидной фигуры и дряблой груди, скрытой под белой рубашкой.

Эрик мстительно взглянул на экран, с мыслью, что картинка передавала всю сущность президента. Он был нежитью, живущей в штате таинственного покоя, желающей воскреснуть из мертвых.

- Мы хотим думать об искусстве делания денег, - сказала она.

Она сидела на заднем сидении, на его сидении с подлокотниками. Он смотрел на нее и ждал.

- У Греков есть слово, описывающее это, - он все еще ждал.

- Хриматистикос, - продолжила она, - Но нам нужно дать этому слову немного свободы. Адаптировать его к данной ситуации. Потому что деньги приобрели новое значение. Теперь люди хотят быть богатыми только ради самого богатства. А большое богатство теперь состоит только из денег, они потеряли свое особое значение, так же, как когда-то и живопись. Денежная единица теперь ведет диалог с собой.

Обычно она носила берет, но сегодня была без головных уборов. Вия Кински, маленькая женщина в консервативной деловой рубашке, старом, украшенном вышивкой, жилете и длинной юбке в складку, прошедшей через тысячу стирок. Она была его главой по теории, опоздавшей на их еженедельную встречу.

- Конечно, после денег идет имущество. Концепция имущества меняется не по дням, а по часам. Все эти невероятные суммы, которые люди тратят на земельные участки, дома, катера и самолеты. И это никак не связано с обычным укреплением самоуверенности. Имущество теперь уже не знак власти, индивидуальности и господства. Это больше не демонстрация своих вкусов. Потому что оно больше не имеет веса или формы. Единственное, что имеет значение - это цена. Сам подумай, Эрик. Что ты купил за свои сто четыре миллиона долларов? Не дюжины комнат, с несравненными видами из окон и частными лифтами. Не вращающуюся спальню с компьютеризированной постелью. Не бассейн или акулу. Было ли это право на воздушное пространство? Или может регулирующие сенсоры и программное обеспечение? Не зеркала, которые говорят тебе что ты чувствуешь, смотря на свое отражение по утрам. Ты заплатил деньги за саму цифру. Сто четыре миллиона - вот что ты купил. И оно того стоило. Цифра себя оправдала.

Машина застряла среди неподвижных автомобилей, между двумя авеню, там, где Кински села в машину, выйдя из церкви Святой Девы Марии, что было довольно интересно, а может и нет. Он сидел в откидном кресле, лицом к ней, удивляясь, почему до сих пор не знает сколько ей лет. Ее волосы были пепельно-серого цвета и выглядели так, будто в них попала молния, иссохшие и опаленные. Но на ее лице не было отметин, кроме большого родимого пятна на скуле.

- Да, и эта машина, которую я люблю. Блеск экранов. Я люблю экраны. Блеск киберкапитала. Такой лучезарный и манящий. Я ничего из этого не понимаю.