216512_B61BA_yamburg_e_a_pedagogicheskiy_dekameron

Второй мальчик (более честный), обращаясь к первому: Не лги.

Первый, облегчая душу чистосердечным признанием: Мы хотели увидеть глупости. (Так дети обозначают интимные части тела.)

Завуч, усиливая психологический нажим: Вы что, в музее не были? (Здесь педагог хитро переводит разговор на красоту че­ловеческого тела, явленную в произведениях искусства.)

Оба радостным дуэтом: Вчера были. В музее Ленина!

С изменившимся от трудно сдерживаемого пароксизма сме­ха лицом ретировался я из кабинета своего опытного коллеги.

Таким же «удачным» следует признать мой первый опыт сексуального воспитания старшеклассников. С ними я чувство­вал себя более уверенным, поскольку возрастная дистанция между воспитателем и воспитанниками тогда не превышала се­ми лет. Психология старшеклассников представлялась мне бли­же и понятнее.

Юноша и девушка — уже в десятом классе они жили вместе вполне взрослой жизнью. Разумеется, по школе поползли слу­хи, и я решил пойти с парнем на мужской разговор, неформаль­ный характер которого должно было оттенить искусно избран­ное место беседы. (Мы прогуливались по лесопарковой зоне, примыкающей к школе.) По возможности деликатно, абстракт­но, напрямую не касаясь данной конкретной ситуации, я повел речь о взаимоотношениях мужчины и женщины, возможных по­следствиях интимных отношений и об ответственности мужчи­ны за любимого человека.

С пониманием выслушав столь яркий педагогический моно­лог, парень, сочувственно посмотрев на молодого, неискушенного педагога, заметил с мягкой улыбкой: «Да вы не пережи­вайте. Мы умеем предохраняться».

До сих пор они муж и жена. Пару лет назад их уже второй ребенок окончил нашу школу. Но после того давнего случая я потерял охоту вторгаться в чужую личную жизнь.

А если это любовь?

Но кто же в самом деле не переживал школьные влюбленнос­ти? Давно канули в вечность те времена, когда влюбленные па­ры подвергались суровому общественному осуждению на ком­сомольских собраниях, а ханжеская мораль предписывала мо­лодым людям тщательно скрывать от окружающих свои интимные чувства. Нынче дружеский поцелуй при встрече мо­лодых людей противоположного пола — ритуальная форма приветствия, дозволенная прежде лишь генеральным секрета­рям дружеских компартий на братских встречах. А поцелуи не­дружеские, то бишь страстные, мы с некоторых пор научились спокойно наблюдать в кафе и на дискотеках, в общественном транспорте и даже в коридорах школы. Что поделать, сексуаль­ная революция конца шестидесятых годов прошлого века с За­пада, наконец, докатилась и до нашего целомудренного отече­ства. Как прикажете сегодня вести себя педагогу, застукавшему целующуюся пару под лестницей школы: подойти вплотную и грозным голосом потребовать прекратить безобразие? Смеш­но, не правда ли? Любопытно, что Запад, давно переживший подобное, уже дрейфует в противоположную сторону.

Мой приятель, профессор, недавно вернувшийся из Амери­ки, был поражен типичной сегодня картиной общения американцев в вечернем ресторане. Там шла корпоративная вечерин­ка, участниками которой были преимущественно молодые лю­ди. Никакого флирта, ни малейшего, даже шутливого намека на интимное продолжение вечера, предельная сдержанность в жес­тах и телодвижениях. Еще бы, под мощным влиянием эманси­пированных дам там приняты драконовские законы, защищаю­щие женщин от сексуальных домогательств мужчин. За невин­ный игривый поцелуй можно получить солидный тюремный срок. Нам бы так? Не думаю. Тот же профессор признался: «А знаете, мне их стало даже в чем-то жалко. Каким-то искусственным и натужным показался праздник, в котором отсутствовала эмо­циональная включенность и непосредственность его участников. Это, конечно, лучше, чем наши «традиции», где, как известно, свадьба — не свадьба, если никто не перепил и дело не закон­чилось дракой, но тоже перегиб».

Однако вернемся на отечественную почву. Школьная лю­бовь далеко не всегда приводит к свадьбам, а при толерантном отношении к ней нашего общества уже, слава богу, не рождает острых эксцессов. Другое дело, когда предметом любви моло­дого человека становится педагог. Требуются величайший такт, осторожность и деликатность, дабы не довести дело до драмы. По молодости, когда, как сказал поэт, «еще моя походка мне не была смешна, еще подметки не пооборвались», и мне приходи­лось сталкиваться с подобными педагогическими коллизиями.

Эка невидаль, выпускница влюбилась в своего классного ру­ководителя. Учитывая разницу в возрасте, всего в пять лет, а также живой нрав и артистические наклонности предмета ее тайного обожания, нетрудно было предвидеть такое развитие событий. С печальным лицом сидела она на каждом уроке, не сильно вникая в содержание учебного материала, что привело к резкому ухудшению успеваемости способной и склонной к гуманитарным наукам ученицы. Это не могло не обеспокоить классного руководителя выпускного класса. Соответствующие внушения не давали желаемых результатов. Единственной реак­цией на призывы учителя ответственно подойти к грядущим эк­заменам были огромные, наполненные слезами глаза девушки.

Она постоянно путалась под ногами, кстати и некстати ока­зывалась рядом, иными словами, всегда искала встреч. И «муд­рый» педагог догадался, что плохая успеваемость — прекрас­ный повод для рандеву с учителем. Тогда я резко изменил так­тику воспитательного воздействия на нерадивую ученицу: повел себя подчеркнуто холодно, официально, всячески избе­гал контактов, а в дальних походах и на экскурсиях практико­вал педагогический флирт (не подумайте плохого: в это поня­тие входит рассказ смешных историй и розыгрыши, не более то­го) с кем угодно, только не с ней.

В тот день в этом классе по расписанию было подряд два урока истории по теме «Двадцатый съезд партии и преодоление последствий культа личности». После первого урока, на пере­мене я получил короткое послание в стиле письма Татьяны к Онегину. Совпадение моего и ее имени с именами героев пуш­кинского романа, казалось, придавало ситуации дополнитель­ный комический оттенок. Бегло прочитав текст, я и думать забыл о нем, тем более что на следующем уроке предстояло раскрытие серьезной темы преодоления последствий культа личности. Я и не предполагал, что вскоре мне действительно станет не до смеха.

Ее нашли в кабинете школьного врача, где она упала без со­знания, предварительно поведав доктору, каких таблеток она наглоталась. Зачем, решив уйти из жизни, прибежала к медику? В психологии это поведение именуется демонстративным су­ицидом. «Умру, но не до конца, в последний момент меня все-таки спасут. И тогда он поймет всю глубину моих чувств и, наконец, ответит взаимностью», — такова эмоциональная «ло­гика» девичьих попыток самоубийства. Но тогда я не знал всех этих психологических премудростей. Институтский курс возра­стной психологии «деликатно» обходил эти неактуальные для советской молодежи темы. Впереди предстоял тяжелый разго­вор с директором.