216512_B61BA_yamburg_e_a_pedagogicheskiy_dekameron

Но если бы на этом детективная история окончилась. К вече­ру следующего дня начинаю аккуратно раздавать вещи потер­певшим. Они счастливы, ибо, наконец, уверовали в эффектив­ность воспитательной работы школы.

На пороге кабинета элегантная женщина, мать одной из пострадавших старшеклассниц. Она благодарит за возвраще­ние пропажи, при этом, в свою очередь, ставит на мой стол до­рогие французские сапоги.

— Не понял. А это откуда?

— Ну, как же. У нас взяли из раздевалки, и мы взяли, а те­перь возвращаем.

Я буквально захлебываюсь от негодования.

— Как же так? Я понимаю, когда имею дело с социальным дном: алкоголичками, проститутками и т. п. Но вы же интелли­гентный человек, кандидат юридических (!) наук.

Смотрит в высшей степени разочарованно, даже сочувст­венно, как на неисправимого, далекого от реалий жизни идеа­листа.

— Зря вы так возмущаетесь. Мы еще честные, могли бы и не возвращать взятые в отместку сапоги. Тогда бы вы так ничего и не узнали.

После ее ухода долго не могу прийти в себя. К счастью, под­ходит время репетиций театральной студии. Там не место дур­ным мыслям...

Мотивы детского воровства крайне разнообразны. Они не сводимы только к одной причине, будь то социальное неравен­ство или неразвитое правовое сознание как взрослых, так и подростков.

В восемь утра в дверь кабинета постучали.

— Я к вам, — сообщила ранняя гостья и, не дожидаясь при­глашения, уселась напротив меня. Джинсы, маечка adidas, вы­щипанные брови — словом, выражаясь языком наших старше­классников, обычная «фирменная» девочка.

— Сапоги из раздевалки вашей школы украла я, — сказала она спокойно и, откинувшись на стуле, приготовилась наблю­дать мою реакцию.

Именно наблюдать, изучать, рассматривать, ибо не было в ее глазах ни страха, ни сожаления, не загорелись от стыда щеки. Только интерес: что ты сейчас сделаешь — взорвешься в крике, вызовешь милицию?

— Где вы учитесь?

— В техникуме.

— Где работаете? Назвала место работы.

— Где сейчас сапоги?

Последний вопрос можно было и не задавать, так как только вчера старшеклассники из оперативного отряда «Дзержинец» (был и такой) задержали ее подругу Олю в этих злополучных са­погах-бахилах. Так что стояли они в соседнем кабинете, дожи­даясь, когда сотрудники милиции оформят акт изъятия.

— Зачем вы это сделали?

— А для Оли. Она, видите ли, встречается с парнем неболь­шого роста. Так что сами понимаете, — девушка улыбнулась, приглашая участливо разделить проблему высокой девушки на высоких каблуках при низкорослом друге.

— И вы пришли на помощь? — это, собственно, был уже не вопрос, а прорвавшаяся злость.

Но она ответила спокойно, с вызовом:

— Хотела себя испытать: способна ли на такое?

Мы разговаривали как люди, живущие в разных ценностных системах. Подобные ощущения возникали у меня и раньше в окрестных барах и на дискотеках, куда не раз приходилось за­ходить с инспектором детской комнаты милиции в поисках оче­редного трудного подростка. Диковатые лица парней, куколь­ные, со стеклянными глазами — девушек. Взорваться и призвать к порядку — бессмысленно, вразумлять — смешно, повернуть­ся и молча уйти — оскорбительно в человеческом и профессио­нальном смысле. В таких ситуациях главное — не опуститься до ненависти. Уж кто-кто, а я-то видел, как меняются эти лица, ког­да в их жизнь приходит настоящая беда, которую они, как пра­вило, сами на себя и накликали. Так что же: правы сторонники обывательского тезиса «чем хуже — тем лучше»? Нет, есть и другой путь — возвышение потребностей подростков. О нем разговор впереди.

Каждый раз, встречаясь в школьной практике с правонару­шениями, я естественно задавался вопросом о мотивах совер­шенного. Вот и сейчас в голову лезли объяснения из расхожего педагогического арсенала: потребительское отношение к жиз­ни, привычка жить за чужой счет, узость интересов. Но при всей справедливости этих объяснений что-то важное оставалось недообъясненным.

С Володей Д. я встретился через пять лет после окончания им школы. Все у него благополучно: женат, работает фельдше­ром на «скорой помощи». Но я не забыл страшное комсомоль­ское собрание, принявшее решение исключить этого парня из рядов ВЛКСМ. Так и не объяснил он тогда толком, почему уча­ствовал в краже дубленки. Все больше молчал, а после того, как сдал в райкоме комсомольский билет, шесть часов бесцельно ездил на метро.

— Володя, простите, что напоминаю о неприятных событи­ях, но помогите разобраться в мотивах того поступка.

— Понимаете, я только теперь могу дать оценку всему, что тогда произошло. Поверьте, выгода здесь играла очень незна­чительную роль. Вы, вероятно, помните: родители в карманных деньгах не отказывали, своя дубленка была, отец из команди­ровки привез. Но мне было скучно.

— Вот так раз! Вы же работали в трудовом отряде, репети­ровали в школьной театральной студии главную роль. И вдруг — скучно?!

— Да, у меня тогда было все, кроме остроты ощущения жиз­ни. Хотелось пройти по лезвию бритвы. Просто вы все нас здо­рово берегли.

— Вам нравится ваша работа?

Он, захлебываясь, начал рассказывать о группе интенсивной терапии — самом напряженном участке работы «скорой»...

Когда за Владимиром закрылась дверь, я набрал телефон знакомого психолога и задал ему вопрос:

— Всем ли подросткам присуща потребность в риске?

— Стремление попробовать себя, преодолеть свои слабос­ти, в том числе и страх, — нормальная потребность ребенка. В са­мом деле, зачем-то ходят же они ночью на деревенское кладби­ще, а в городах — по карнизам домов, носятся по напряжен­ным магистралям на велосипедах.

— Залезают в шахты лифтов, — вставил я.

И вспомнил возмущенное выступление представителя «Мос-лифта» на совещании директоров школ. По его словам, выхо­дило, что педагоги плохо разъясняют опасные последствия по­добных действий. Но мы-то в школах не один классный час по­святили разъяснениям.

— Что же с этим делать?

— Психология фиксирует закономерности развития психи­ки, а конкретные воспитательные рекомендации дает педагоги­ка, — изрек мой ученый знакомый.

И я в который раз вздохнул по поводу такого разделения труда.

Горе не от ума

Этот мальчик вызывал озабоченность учителей уже с первого класса. О таких детях привычно говорят: шило в одном месте. Во время урока он мог внезапно выскочить из-за парты, носить­ся по классу, срывать шторы. Сегодня такому ребенку, скорее всего, поставили бы диагноз: гиперактивный ребенок с синдро­мом дефицита внимания — и посоветовали бы обратиться к специалистам, психиатрам и нейрофизиологам. Но дело проис­ходило двадцать лет назад, когда о подобных тонкостях мало кто имел представление. При всех отклонениях в поведении мальчик обладал сохранным интеллектом, неплохо учился, в изучении некоторых предметов даже опережая своих сверст­ников. У него были явные избирательные способности. Забегая вперед, скажу, что в восьмом классе он знал наизусть весь учебник металловедения для техникума и демонстрировал особые успехи в изучении химии. Но год от года его агрессивность на­растала, принимая все более одиозные формы. В третьем клас­се он уже беспрестанно колол девочек булавками, получая от этих «шуток» неизъяснимое наслаждение...