216512_B61BA_yamburg_e_a_pedagogicheskiy_dekameron

У каждого из нас, педагогов старшего и среднего поколения, и раньше хватало подобных пациентов. Бывало, приходилось срочно по тревожному звонку ребенка приостанавливать ноч­ную репетицию спектакля и вместе со старшеклассниками на свой страх и риск врываться в квартиру соседнего со школой дома, где пьяный отчим гонялся с ножом за девушкой-девяти­классницей. Милиция не хотела влезать в это семейное дело, поскольку ее мать категорически отказывалась свидетельство­вать против своего нового мужа. У меня на памяти десятки слу­чаев, когда педагоги самоотверженно боролись за ребенка из неблагополучной семьи, заменяя ему пьющего отца и гулящую мать, обстирывая его, принося одежду из дома, а порой посе­ляя в собственной квартире от греха подальше. Вырастая, эти некогда трудные дети были несказанно благодарны своим на­ставникам, становясь их преданными друзьями и помощниками на всю жизнь. Что с тех пор изменилось? Очерствели душой учителя? Почему? Во-первых, количество заброшенных детей возросло в разы, а растрачивать себя на всех нуждающихся — никакого сердца не хватит. Тем не менее, несмотря на эту пе­чальную статистику роста социального неблагополучия, на бе­ды таких детей педагоги еще как-то, в меру своих скромных возможностей, продолжают откликаться. И совсем другая реак­ция (это во-вторых), когда они сталкиваются с ребенком из не­благополучной, но обеспеченной семьи. Тут пепел Клааса начи­нает стучать в голову.

Беседую с классным руководителем того самого мальчика, о котором шла речь. Опытный педагог, на ее боевом счету не одна спасенная детская судьба, а здесь, что называется, закли­нило. Не хочет она вкладывать душевные силы в этого ребенка.

— Вы думаете, я не понимаю, что парня надо пригреть, за­менив ему родителей. Но я лучше потрачу силы на ребенка из семьи алкоголиков, чем на этого.

— Но мальчик не виноват в том, что его родители — обеспе­ченные люди.

— Я живу с мужем и двумя детьми в однокомнатной кварти­ре. Прикажете взять к себе ребенка, которому не нашлось места в коттедже матери и особняке отца? Даже если и решусь на этот гражданский подвиг, чем я смогу его удивить?

Здесь она права: настоящее перевоспитание начинается с удивления. Ребенка, которого подняли с социального дна, изумляет многое: скромная, но чистая квартира, добрые, ров­ные отношения в семье, забота о нем, проявляющаяся в мело­чах. Наш давний выпускник, чье детство было омрачено нищетой и пьянством родителей, рассказал мне, как был в то время потрясен подарком пожилой учительницы: она отдала ему тельняшку сына-офицера. Став взрослым, он неизменно, на каждый праздник приходит к ней с цветами. Таких детей можно обвинить в чем угодно, но не в избалованности и цинизме. Именно два последних качества характеризуют неблагополуч­ных детей из обеспеченных семей. Богатые семьи несчастливы по-своему. Юноша, чью судьбу обсуждали мы с учителем, обут и одет по последней моде, в его полном распоряжении дорогая электронная техника, включая навороченный ноутбук, о кото­ром учитель не может и мечтать. От него, попросту говоря, от­купаются, но он совершенно не чувствует себя несчастным, на­против, с удовольствием извлекает выгоду из своего промежу­точного (между матерью и отцом) положения. Окажись он в квартире педагога, скорее всего, криво усмехнулся бы, увидев незатейливую обстановку, лишний раз утвердившись в мысли: «с трудов праведных не наживешь палат каменных». По боль­шому педагогическому счету его жалко, но сочувствовать ему нельзя. Уславливаемся о жестком ежедневном контроле парня, включая утренний телефонный звонок учителя за час до начала занятий, чтобы не просыпал и вовремя приходил в школу, еже­недельном его отчете в кабинете директора об итогах успева­емости и поведения. А что мы еще можем сделать?

Педагогический детектив

Заповедь «не укради», высеченная на скрижалях Моисея, по­ставила перед педагогами всех времен и народов воспитатель­ную задачу, исполнение которой растянулось на тысячелетия. И сегодня, как и в начале истории человечества, мы сталкива­емся с детским воровством. Если бы только с детским. Но вос­питание взрослых людей не входит в нашу прерогативу, поэтому сосредоточимся на своих прямых профессиональных обязан­ностях. Тем более что все, как известно, начинается с детства, включая приобретенный опыт краж. Исторический масштаб проблемы (от Ветхого Завета — до новейшего времени) не ус­покаивает, а неискоренимость этого человеческого порока не избавляет педагога от обязанности каждый раз оперативно реа­гировать на подобные эксцессы в школе. Попробуйте не отреа­гировать, когда перед вами плачущий ребенок, которому по причине исчезновения шубы из раздевалки не в чем возвра­щаться домой в мороз. Естественно, что через час появятся его глубоко возмущенные родители, которые, глядя на вас с пре­зрением, дадут оценку всему вашему труду: «Чем же вы здесь занимаетесь, если в школе, которая является храмом знаний, воруют?» В смущении, опустив глаза, вы будете мямлить о том, что даже в самой плохой школе не учат воровать. Что у вашего друга украли кошелек в Эрмитаже, а сами вы оказались в такой же нелепой и унизительной ситуации в фойе Большого театра, но не стали из-за факта воровства ставить под сомнение смысл и пользу деятельности этих достойных учреждений. Все беспо­лезно, никакие ваши аргументы не действуют, пока пропавшая вещь не будет найдена и возвращена. Милиция, куда родители обратятся с заявлением, понимая всю бесперспективность уго­ловного расследования, скорее всего, переадресует их обратно в школу, которая должна возместить стоимость шубы из карма­на директора (других материальных ресурсов не существует). Вывод очевиден: спасение утопающих — дело рук самих уто­пающих. Так педагогам в силу жизненной необходимости при­ходится на ходу осваивать смежную профессию детектива.

Что воруют дети? О, этот вопрос достоин специального социологического исследования, а также может быть положен в основу очерка нравов, дающего представление о смене потребительских приоритетов в новейшей истории отечества. В 70—80-е годы предметами вожделения подростков были джинсы, импортные дамские сапоги и дубленки. Еще зимние шапки из натурального меха. Наиболее отчаянные подростки срывали их прямо с голов прохожих. Среди взрослых тогда то­же практиковались полукриминальные, но менее экстремаль­ные способы добычи дефицита. В те годы любопытную историю поведал мне завхоз школы, в прошлом офицер охраны Кремля. Он рассказал ее в утешение директору, у которого из школьной раздевалки пропала ондатровая шапка одного из старшеклас­сников. «Да, не убивайся ты так, Александрович! Еще и не такое бывает. Во времена Хрущева я дежурил в Кремле на новогод­нем приеме. Туда на банкет были приглашены секретари ЦК, министры, деятели культуры, передовые рабочие. Ни одного случайного человека. После приема солидный министр не на­шел своей пыжиковой шапки. Вместо нее на полке лежал кро­личий треух, а в нем деньги и записка: «Вам достать легче, чем мне». А тут детишки. Им тоже красиво жить хочется». В ответ я не слишком корректно поинтересовался: не эта ли история послужила причиной его увольнения из органов? Он улыбнулся и молча отправился чинить замок в ограбленной накануне раз­девалке.