216512_B61BA_yamburg_e_a_pedagogicheskiy_dekameron

Второй за утро визит не предвещал неожиданностей. Напро­тив, это был тот редкий случай, когда родитель пришел в каби­нет директора не решать сложные проблемы, а поблагодарить школу за воспитание дочери. Она заняла призовое место на престижной международной олимпиаде. На благодарность я, как положено, отвесил встречный комплимент, восхитившись ролью отца, который один, без жены, смог вырастить такую пре­красную дочь.

Их отношения действительно вызывали белую зависть. Отец и дочь были, что называется, не разлей вода. Их связывали не только родственные отношения, но настоящая дружба и общ­ность интересов. Не было такого вернисажа или театральной премьеры в Москве, где бы они не оказывались первыми. Отец неизменно встречал дочь, которая часто допоздна задержива­лась на репетициях театральной студии. Красивая, ухоженная девушка одевалась дорого, со вкусом. Летом они обычно путе­шествовали вместе, объездив полмира. Не каждая мать в со­стоянии так заботиться о ребенке, а тут отец-одиночка. Вероят­но, я где-то перегнул в оценках героического отцовства своего посетителя. В ответ он улыбнулся и поведал мне свою историю.

«С женщинами мне, знаете ли, не везло. Первых два брака рассыпались один за другим. Довольно скоро я понял, что дело не в бывших женах, а во мне. Не наделен я, видимо, талантом любви. При ежедневном общении с женщинами слишком мно­гое в них меня начинает раздражать. О ребенке мечтал всегда, но, как известно, в одиночку эту мечту не осуществить. Стре­мясь реализовать свое желание, я выбрал женщину, женился, добросовестно прожил с ней три года. Она родила мне дочь, после чего мы развелись». «И что, — прервал я своего визави, — женщина спокойно оставила вам ребенка?» «Я же знал, кого выбирал. Кроме того, моя бывшая супруга успешна в бизнесе, владеет несколькими фирмами и платит нам с дочкой весьма приличные алименты. Я ведь и это должен был предусмотреть: девушку надо прилично одевать и показывать ей мир. А на мою зарплату скромного доцента это было бы нереально».

После того как за ним закрылась дверь, я второй раз почув­ствовал себя не в своей тарелке. Не слишком ли много для од­ного утра?

Не покраснев, лица не износишь

Хочу коснуться крайне болезненной и неприятной темы. Она постоянно присутствует в нашей педагогической жизни, но ее предпочитают стыдливо обходить стороной, а если и учитыва­ют, то, что называется, по умолчанию. У любого, даже самого блистательного учителя — свои провалы. От них не застрахован ни один педагог. Имеются в виду не обычные педагогические коллизии: неудачный урок, сорванный классный час, детская драка и т. п. Речь совсем о другом. Бывает так, что никакие пе­дагогические усилия не дают желаемого результата. В работе с подростком педагог натыкается на глухую стену, преодолеть которую не представляется возможным. Уже упомянутые меди­ки, предвидя летальный исход и извещая об этом родственни­ков, говорят вполне определенно: наука бессильна. Вот так: наука, разработанная гораздо в большей степени, чем педаго­гика, оснащенная современной диагностической аппаратурой, обладающая огромным спектром методов воздействия на па­циента (медикоментозных, хирургических, радиоактивных и т. п.), в определенных случаях честно признает свое бессилие. А мы, чьим инструментом является только наблюдение, а методом воздействия всего лишь слово, почему-то стесняемся вслух произнести эти жестокие по сути, но верно отражающие дейст­вительность слова. В итоге, вынуждаемые обстоятельствами, краснея и переминаясь с ноги на ногу, мы все-таки вымучиваем из себя тяжелое признание, после чего не спим ночами, терзае­мые укорами совести.

В какой мере справедливы наши претензии к самим себе? Вопрос отнюдь не праздный. Для холодного ремесленника или просто уставшего от жизни учителя он, разумеется, не актуален. В самом деле, нельзя же обостренно реагировать на все. В боль­шом потоке детей, с которым имеет дело учитель в массовой школе, при работе с кем-то из них получается больше, с кем-то меньше, а с некоторыми не получается ровным счетом ничего. Так стоит ли надрывать свою душу в бессмысленном самокопа­нии? Если даже мудрый Я. Корчак, врач и педагог, трезво при­знавал ограниченность своих возможностей: «Я не знаю, какие гробы шевелятся за этим ребенком». Он имел в виду испорчен­ную генетику, влияние которой на судьбу ребенка, как врач, не преуменьшал. Старый доктор знал, о чем говорил. Он не только понимал значение этого вопроса, но буквально выстрадал его собственной судьбой. В его роду были душевнобольные, поэто­му Я. Корчак не мог позволить себе жениться и иметь детей. Возможно, в силу этой, глубоко личной, причины его любовь пролилась на детей чужих, которым он остался верен до по­следнего вздоха в газовой камере.

Помимо генетики, существует еще среда, которая способна искалечить ребенка на всю оставшуюся жизнь. Все эти очевид­ные факторы, влияющие на развитие ребенка, разумеется, не новость в науке. Проблема в другом: какой из факторов (воспи­тание, среда или генетика) перевесит, станет определяющим в судьбе растущего человека? Ответа не знает никто. Отсюда — тягостные раздумья, бесконечные сомнения, больная совесть неравнодушного педагога.

С ним долгие годы мучилась вся школа, начиная с классного руководителя, кончая директором. Парень был запущен едва ли не с рождения. Классическая картина: пьющая мать, сидя­щий в тюрьме отец, сомнительные компании. Словом, дитя улицы. Глядя на него, на память немедленно приходил комиче­ский персонаж Аркадия Райкина, который глубокомысленно из­рекает: «Вот говорят: дитя улицы, дитя улицы. Но что поделать, если кругом одни улицы?» Что только мы с ним не делали, чем только не помогали, входя в его бедственное положение. Клас­сный руководитель одевала в вещи подросшего старшего сына. Завуч школы кормила в столовой за свой счет и приносила де­ликатесы из дома. Парень вечно был голоден. Он был абсолют­но лишен артистических способностей, но я, всеми правдами и неправдами, включал его в спектакли хотя бы в массовке. Лишь бы как можно дольше был на глазах, а не на улице. Организатор внеклассной работы лично раз в три дня мыла ему голову спе­циальным мылом, безуспешно борясь с его педикулезом. А ког­да в год всемирной олимпиады от греха подальше мы вывезли его в лагерь труда и отдыха, она откачивала его, перепившего, за палаткой и стирала запачканную после рвоты одежду. Родная мать не сделала бы большего. Тем более такая, какая была у не­го. Между тем мать он любил до самозабвения. Бывало, подни­мет ее из грязи, пьяную, и ведет, не вяжущую лыка, до дома, приговаривая: «Мамочка, мамочка...» Нестерпимо было на­блюдать эту душераздирающую картину, и мы отворачивались. Подойти и помочь довести до дома пьяную женщину — значи­ло бы еще больше унизить парня своим сочувствием. Да он и без нас справлялся со своей задачей. Нес свой крест молча.