216512_B61BA_yamburg_e_a_pedagogicheskiy_dekameron

В тот год накал страстей достиг своего предела. На кон было поставлено многое, слишком многое, чтобы заинтересованные стороны остались равнодушными к скромной персоне дирек­тора школы, по совместительству доверенному лицу одного из претендентов на высокий пост. Мой доверитель обратился с просьбой представлять его на выборах в третий раз. За все предыдущие годы я неоднократно убеждался в деловых качест­вах этого человека, оказывавшего реальную помощь образова­нию. Поэтому его очередная просьба не вызвала у меня внут­реннего протеста, хотя я полностью отдавал себе отчет в том, с какими могущественными конкурентами придется схлест­нуться во время предвыборной гонки.

Прогноз оправдался, и вскоре в моем кабинете появился представитель одной из весьма серьезных структур, он же отец одного из наших учеников. Пришел он с «доверительным» раз­говором.

— Вы хорошо подумали, когда давали согласие быть дове­ренным лицом этого кандидата?

— Более чем. Я сознательно иду на это в третий раз.

— Ваш доверитель вызывает большое раздражение в неко­торых кругах там. (И он выразительно указал глазами на пото­лок.)

— Догадываюсь, но я уже дал слово, и не в традициях интел­лигенции из боязни неприятностей брать его назад.

— У вас могут быть проблемы, вплоть до запуска компро­мата.

— Это угроза?

— Что вы, дружеское предупреждение.

Не скрою, что, встретившись с таким проявлением «друже­ских» чувств, я сорвался, пойдя на шаг, недопустимый с точки зрения педагогической этики.

— Понимаю, что вы обладаете достаточными ресурсами для того, чтобы опорочить мою репутацию, но не забывайте, что по­ка судьба вашего ребенка в наших руках!

— Я подумаю.

На том и расстались. Далее все происходило по намеченно­му сценарию: анонимные угрожающие звонки по телефону, компромат в почтовых ящиках избирателей и т. п. Но сценарий дал сбой, наш кандидат прошел на выборах, а поднявшаяся волна грязи схлынула сама собой за ненадобностью.

Спустя полгода семиклассник, сын нашего «доброжелате­ля», выкрал у папы пистолет и ради спортивного интереса по­стрелял в окна физкультурного зала школы, обрушив огромные стекла. Слава богу , что при этом никто не пострадал. Инициато­ром второй встречи был уже я.

С изменившимся лицом входил родитель провинившегося ученика в мой кабинет. Человек военный, он хорошо осознавал уголовную ответственность за халатность, допущенную при хранении боевого оружия, и, разумеется, прекрасно помнил финал предшествующего разговора. В глазах его читались испуг и просьба не раздувать дело, не придавать ему гласности. Те­перь репутация и служебная карьера этого человека оказались в моих руках. Откровенно говоря, в сложившейся ситуации па­па интересовал меня в последнюю очередь. Назвав сумму нане­сенного мальчиком ущерба, я категорически отказался от ее не­медленного возмещения и в педагогических целях предложил отцу устроить парня на работу в каникулы, с тем чтобы тот сам заработал эти деньги и возместил нанесенный урон. Никакие иные темы не обсуждались. (Разговор происходил в присутст­вии мальчика.) Деловое предложение директора встретило полное понимание. Договорились о том, что после каникул отец и сын вместе принесут требуемую сумму.

Вскоре после каникул в актовый зал школы, где я репетиро­вал вместе со старшеклассниками выпускной капустник, вошла стройная, красивая женщина с невероятно бледным лицом. Представившись мамой того самого ученика, она протянула мне деньги.

— Мы так не договаривались. А где же ваш сын и муж?

— Муж погиб неделю назад.

— Как погиб? — невольно вырвался у меня вопрос, совсем не предполагавший выяснение обстоятельств гибели молодого, сильного, здорового человека.

— Катался на мопеде в нашем дачном поселке, и его случай­но сбила машина. (И она вновь протянула пачку денег.)

— Не может быть, в закрытом поселке случайная машина...

Она побледнела еще больше, а я, покраснев от собственной бестактной реакции на случившееся несчастье, отодвинул ее руку.

— Стекла в зале давно вставлены, а с вашим покойным му­жем мы договаривались в первую очередь о воспитательном смысле возмещения ущерба. Парень работал, значит — цель достигнута, а деньги оставьте в семье, вам они сейчас нужнее.

Чья духовность «духовнее»?

Он вошел в кабинет в полном облачении и широко перекрес­тил пространство моего обитания. С достоинством сел на пред­ложенное кресло, а затем вкрадчивым голосом, но твердо предъявил ультиматум: «Моя дочь не будет посещать уроки литературы в тот период, пока там проходят роман М. Булга­кова «Мастер и Маргарита». Дочка священника не может изу­чать это евангелие от дьявола. Вы не возражаете?» Последняя фраза была высказана явно из вежливости. Куда там возражать. В памяти вспыхнула провидческая строка из И. Бродского, на­писанная задолго до нашего религиозного ренессанса: «Вот приходит православный. Говорит, теперь я главный». С одной стороны, он родитель — ему и решать. С другой — сегодня не пришелся ко двору Булгаков, завтра отвергнут Л. Н.Толстого, у которого, как помним, были проблемы с ортодоксией. Что ос­танется тогда от русской культуры? Да и вообще при чем здесь православие? Обскурантизм, иными словами, узость, мракобе­сие и крайне враждебное отношение к просвещению, не имею­щие ничего общего с подлинной верой, возможен в рамках любой конфессии. Но об этом чуть позже. А пока на память пришел ответ другого православного священника, убиенного А. Меня. На вопрос, является ли роман М. Булгакова евангелием от Воланда, он заметил: «Роман имеет к Евангелию весьма отдаленное отношение. Это не трактовка, не интерпретация, а просто другое и о другом. Видимо, Булгаков сделал это созна­тельно. Его прежде всего интересовала тема человека, «умы­вающего руки». Это огромная трагическая тема всего XX века. Никогда еще это невинное занятие не принимало столь злове­щего характера и таких широких всемирных масштабов». Тем не менее вступать в философско-религиозный диспут со священнослужителем я не стал и дал согласие на временное непо­сещение его дочерью уроков литературы.

Когда за батюшкой закрылась дверь, я крепко призадумался о том, что же с нами происходит. Да, существует серьезная про­блема восстановления утраченной идентичности. Нам всем при­ходится наращивать корни, искать опору в святынях, без кото­рых не удерживается «ценностей незыблемая скала» (О. Ман­дельштам). Но почему на этих путях за веру отцов мы чаще всего принимаем их вражду и ненависть друг к другу, а вместо Духа вероучения держимся за букву? Так проще. Но простота хуже известно чего.

В одной из школ с так называемым этнонациональным ком­понентом автор этих строк увидел приказ директора, запре­щающий изучение сказки «Три поросенка» в начальной школе в силу некошерности персонажей. Некошерным оказался также Колобок, поскольку замешен на сметане. Звучит как анекдот, но, к сожалению, это правда. Спрашивается, кто сам себя заго­няет в культурное гетто? В другой гимназии прошел семинар православных физиков, определивший своеобразную педагоги­ческую сверхзадачу: каждый урок физики должен приводить к идее бытия Божьего. Как это корреспондируется с заповедью «не поминай имя Господа Бога своего всуе»? Наконец, не так давно умиленные средства массовой информации сообщили о том, что настоятель одного из монастырей договорился с РАО «ЕЭС России» о божеских ценах на энергоносители для своего богоугодного заведения. Вероятно, само собой разумеется, что для школ и больниц эти цены могут быть безбожными и даже дьявольскими. Воистину не ведаем, что творим! Глупо и бес­смысленно спорить о том, чья духовность духовнее. Это пре­красно понимали мученики веры.