216512_B61BA_yamburg_e_a_pedagogicheskiy_dekameron

Один из них — протестантский пастор Рихард Вурмбрадт, пре­терпевший издевательства и пытки сначала в фашистской тюрьме, а затем в застенках социалистической Румынии. Его мучения про­должались свыше двух десятилетий! В очередной раз, находясь на краю гибели, пастор записал: «Мы поняли, что число наших кон­фессий можно было сократить до двух: первой из них стала бы не­нависть, которая использует обряды и догмы, чтобы нападать на других. Другая — любовь, которая позволяет очень разным лю­дям познать их единство и братство перед Богом». Протестант­скому пастору из сталинских лагерей вторит православный свя­щенник Сергий Желудков: «Бог — один. Он всем помогает».

Столкновение цивилизаций: микроуровень

Она ворвалась в кабинет и бросила в лицо директора прямо с порога:

— В вашей школе меня оскорбляют по национальному при­знаку.

Серьезное обвинение, четкая, отточенная формулировка, слышать которую из уст шестиклассницы было несколько удиви­тельно. Но горящие гневом от ущемленного национального достоинства глаза требовали отмщения. Через пять минут возбу­дитель национальной розни был препровожден в кабинет ди­ректора. Им оказался мальчик Равиль. Имя, по этическим соображениям, изменено, но подозрения в великорусском шо­винизме отпали с порога.

— Он назвал меня чеченской террористкой...

Не давая разгораться страстям, сразу приступаю к увещева­ниям.

— Как же тебе не стыдно? Вы оба мусульмане, а ты оскорб­ляешь девушку-единоверку.

— Да, единоверка? А послала меня чисто по-русски.

Картина ясна. Она — рано созревшая южная девушка с ок­руглившимися формами. Он — двенадцатилетний лопушок, в котором пробуждается половой инстинкт. Он ущипнул, она послала (похоже, уже успела укорениться в нашей культуре). Он обозвал. Национальный вопрос, к счастью, здесь совершен­но ни при чем. А вот автоматически вырвавшаяся форма ос­корбления и мгновенная обостренная реакция «жертвы» — это уже из атмосферы, разлитой в семьях и обществе. Лет двадцать назад вместо «чеченской террористки» она услышала бы ба­нальное: «Дура!» А ее ответ также не претендовал бы на ориги­нальность: «Сам дурак!» Но школа стоит не на Луне. В чем я еще раз убедился буквально на следующий день.

К началу нового полугодия изменилось расписание занятий. Дело обычное: передвижки уроков по дням, у кого-то из учите­лей возникают окна, которые они не очень любят. Возбужден­ная молодая учительница решительно входит в кабинет.

— Ваш завуч ущемляет меня по национальному признаку. Час от часу не легче. Господи, за пять лет совместной работы я и не догадывался, что она татарка. Фамилия русская, оказа­лось, по мужу.

— В чем же выражаются эти ущемления?

— Она составила расписание, по которому у меня пять окон. Оценив сложившиеся обстоятельства, начинаю неудержимо хохотать. Понимаю, что веду себя крайне неприлично, но ниче­го не могу с собой поделать. Успокоившись, делюсь своими впечатлениями с коллегой, и мы смеемся оба. Комизм ситуации заключается в том, что она, татарка, пришла жаловаться мне, еврею, на завуча, украинку, обвиняя ее в великорусском шови­низме. Оказывается, толчком к эмоциональному срыву послу­жило то обстоятельство, что сегодня утром по пути на работу, на выходе из метро учительницу остановил наряд милиции и тщательно проверил документы, приняв ее за лицо кавказской национальности. А тут еще неудобное расписание...

Нарастание напряженности на почве обострения межэтни­ческих отношений, к сожалению, реальность нашей жизни, ес­тественным образом накладывающая отпечаток на школу и ее обитателей. У меня дома в старом московском дворе, когда де­ти выходят играть в футбол, складывается такое впечатление, что на матч прибыли команды «Пахтакор» и «Нефчи». На углу дома, усиленно жестикулируя, что-то громко, экспрессивно об­суждают кавказцы. Проходящая мимо старушка, боязливо ози­раясь и ища во мне сочувствия, полушепотом бросает на ходу: «Ишь разорались. Они уже хозяева Москвы». Сталкиваясь с иной, незнакомой культурной моделью поведения инородцев, она испытывает перед ними безотчетный ужас и свой страх неиз­бежно передаст внукам. Да что там старушка. Мой приятель, маститый ученый, которого никак нельзя заподозрить в ксено­фобии, признался мне недавно в своем грехе. В соседний подъ­езд заселилась многодетная армянская семья. Дети немедлен­но вытоптали цветы, которые его супруга любовно высаживала и оберегала. На возмущение академика родители шаловливых детишек спокойно ответили: «А что особенного? Дети должны бегать по траве». «Поверите, — признался мне приятель, — увидев слезы пожилой жены, вложившей душу в этот цветник, я впервые в жизни ощутил в груди глухую ненависть».

Но и в более благополучных странах мы наблюдаем картину демографических сдвигов. Не так давно в норвежской прессе прошла серия публикаций на тему «Дети крадут счастье». Сов­ременная европейская женщина, будь то немка или россиянка, как правило, не стремится завести семью с несколькими деть­ми. Это кажется ей нарушением личного комфорта. Знакомая, проживающая в Карлсруэ, наблюдая свое женское окружение, сделала вывод: немки не хотят иметь больше одного ребенка. Этого вполне достаточно, чтобы почувствовать себя матерью. А коль скоро мужчины хотят иметь больше детей, они женятся на филиппинках. Стремясь сделать карьеру и добиться эконо­мической независимости, европейская женщина откладывает рождение ребенка вплоть до сорока лет, когда риск произвести на свет нездоровое потомство слишком велик. Демографиче­ская ситуация будет продолжать меняться по нарастающей. И никакие национальные проекты ее кардинально не изменят. Вывод один: необходимо, отбросив страхи и фобии, немедлен­но налаживать межкультурный диалог в школе и, что особенно важно, на уровне семьи. Убежден, в первую очередь в семьях, на микроуровне, закладываются основы взаимопонимания.

Дети и политика

В какой мере мы имеем право вмешивать детей в политику? При тоталитарных режимах такой вопрос, казалось бы, даже не возникает. Там вся система воспитания предельно идеологизирована, подчинена исключительно политическим целям и чуть ли не с рождения ребенка штампует верных ленинцев, гитле­ровцев, маоистов. Мы еще не забыли то время, когда специаль­ные инструкции предписывали, на каком расстоянии от пола в детском саду должны висеть портреты маленького курчавого Ильича. Строго говоря, при жесткой регламентации обществен­ной жизни ни о какой реальной политике, предполагающей столкновение разных точек зрения, борьбу конкурирующих по­литических сил, речь не идет. Под политическим воспитанием понимается тотальная идеологическая обработка детей и под­ростков с целью превращения их в послушные орудия режима. Но как быть, если гражданская позиция учителя не совпада­ет с такими задачами воспитания? В какой мере он имеет право посвящать юношей в свои сомнения и раздумья, толкая тем са­мым на опасный для их будущей жизни путь сопротивления? Мучительный и до конца не изжитый вопрос отечественной педагогики, за которым шевелятся столетия нашей истории. Молодой Н.Г.Чернышевский, будучи учителем саратовской гимназии, писал своей невесте Ольге Сократовне: «...дорогая, я, скорее всего, не смогу на тебе жениться. Я здесь такие вещи говорю в гимназии, которые пахнут каторгой». Любопытная по­лучается картина. Подводить молодую женщину, предвидя свою будущую судьбу узника, нельзя, а говорить такое воспри­имчивым подросткам? Он хорошо осознавал, куда их зовет. У большинства его воспитанников по обыкновенным житей­ским меркам судьба сложилась неудачно: карьера не задалась, имели неприятности с полицией и т. п. Но, с другой стороны, подлинное воспитание не терпит фальши, оно немыслимо без взаимной искренности учителя и ученика.