216512_B61BA_yamburg_e_a_pedagogicheskiy_dekameron

Худо, когда школа полностью игнорирует осознанные по­требности ребенка, но весь вопрос заключается именно в том, насколько они осознанны. Подлаживание под ученика, потакание ему во всем, включая неразвитость вкуса и примитивизм предпочтений, — оборотная сторона детоцентризма в педаго­гике, который в последние годы незаметно пришел на смену культуроцентризму. Особенно зримо это проявляется во время проведения учительских конкурсов, где педагог должен явить высокому жюри свою авторскую позицию. Сразу оговорюсь, много лет наблюдая конкурсные уроки, я имел честь познако­миться с выдающимися педагогами, чей уникальный педагоги­ческий почерк свидетельствовал о высочайшей культуре и масштабе личности этих мастеров. Их внутреннее достоинство и чувство меры никогда не позволяли им опускаться до деше­вых эффектов и дурной театральности. Но, наряду с этим, каж­дый раз испытываешь невероятное чувство неловкости и опус­каешь глаза, когда сталкиваешься с фальшивой мелодеклама­цией, стремлением во что бы то ни стало встать на котурны и любой ценой выжать интерес к своей персоне.

Босая, простоволосая учительница начальных классов вхо­дит к детям в образе Аленушки, чтобы вместе ними печалиться о трагической судьбе братца Иванушки. Другая учительница, сделав необходимую поправку на свой возраст, облачается в костюм Бабы-Яги и влетает в класс на метле. Одним словом, в гостях у сказки. Бесчисленные юные и молодящиеся англичан­ки, клонированные с Мери Поппинс, скачущие в отложных бе­лых воротниках с зонтиками среди детей. Интересно, в кого они преобразятся ближе к пятидесяти годам? Или, быть может, преподаватель английского языка — специфическая возрастная профессия, вроде балерины, чья творческая биография имеет естественные физиологические ограничения? Нет, я совсем не против стимулирования познавательной деятельности учащих­ся, в том числе и при помощи игровых приемов. Но превращать уроки в беспрестанный капустник, заигрываться до умопомра­чения, не значит ли это искусственно тормозить развитие ре­бенка? Если продолжить эту же линию на потакание интересам ребенка из начальной школы в основную, где, как известно, протекает пубертатный период, остается лишь построить шест посреди класса и вести преподавание основ наук вокруг него, поддерживая необходимую для этого физическую форму. Чем не современный способ стимулирования страсти, в том числе и к учению, у подростков?

Между тем «спекуляция на понижение» продолжается и в старшей школе, хотя, разумеется, не в столь одиозных фор­мах. В конце восьмидесятых годов я попал на урок к одному из модных тогда учителей литературы. Изучался роман И. С. Тур­генева «Отцы и дети». Разбиралась авторская ремарка в конце романа. После смерти Базарова Анна Сергеевна Одинцова вышла замуж за «человека молодого, доброго и холодного как лед. Они живут в большом ладу друг с другом и доживутся, по­жалуй, до счастья... пожалуй, до любви». У Тургенева эта фраза устало-ироничная, он не верит в банальность «стерпится — слю­бится». Но у педагога своя, более «важная» этическая задача. Количество разводов в стране растет, браки распадаются. Поче­му бы не использовать классика в воспитательных целях? «Ребя­та, — возглашает с придыханием учитель, — это так нравствен­но — доживать до любви». Тем самым педагог грубо ломает ав­тономию авторского текста, подменяя личность писателя своей собственной: интерпретатора. Такая операция по сути своей антикультурна. Чем, собственно говоря, вульгарный социологизм, долгие годы имевший место при школьной трактовке классиков, отличается от превращения их текстов в этические прописи?

И в том и в другом случае мы сталкиваемся с опрощением и огрублением. На другом уроке тот же педагог учил девушек ждать ребенка по Наташе Ростовой. Что с того? В своем знаме­нитом письме М. П. Погодину Толстой писал о том, что в его произведении заметят «дребедень»: насмешку над Сперан­ским, постельный роман, но не увидят самого главного — «мысли мои о границах свободы и зависимости и мой взгляд на историю...». Упрощенный подход понравился и победно заша­гал по стране. Еще бы, ведь, наконец, найден способ приближе­ния классиков к интересам тинейджеров. Как еще заставить их читать сложные книги?

На мой взгляд, есть только два способа существования пе­дагога в культуре: становиться на четвереньки перед ребенком, до предела упрощая цели и смыслы образования, или подни­мать его до максимально возможного уровня, разумеется, с уче­том его реальных учебных возможностей. Вероятнее всего, в коррекционной школе без понижения планки не обойтись, но это не повод повсеместно снижать уровень преподавания.

Справедливости ради, замечу: корни «спекуляции на пони­жение», конечно же, не в школе, они во всеобщем омассовлении и опошлении культуры. Педагоги, как бы они карикатурно ни выглядели, говоря подростковым языком, лишь «повелись» на общую тенденцию, которую глубоко вскрыл в своих дневни­ках уже упомянутый протоиерей Александр Шмеман. Несколь­ко его верных замечаний, на мой взгляд, проясняющих нынеш­нюю культурно-педагогическую ситуацию, я считаю целесооб­разным привести в конце этих заметок.

Первое, что отмечает он как дефект современной культуры, — кошмарный, трусливый культ молодежи. «Молодежь, говорят, правдива, не терпит лицемерия взрослого мира. Ложь! Она только трескучей лжи и верит, это самый идолопоклоннический возраст и вместе с тем — самый лицемерный. Молодежь «ищет»? Ложь и миф. Ничего она не ищет, она преисполнена острого чувства самой себя, а это чувство исключает искание. Чего я искал, когда был «молодежью»? Показать себя, и больше ничего. И чтобы все мною восхищались и считали чем-то осо­бенным. И спасали меня не те, кто этому потакал, а те, кто этого просто не замечал. В первую очередь — папа своей скромно­стью, иронией, даром быть самим собой и ничего «напоказ». Об него и разбивалась вся моя молодежная чепуха, и я чем больше живу, тем сильнее чувствую, какую удивительную, дей­ствительно подсознательную роль он сыграл в моей жизни».

Здесь необходимо сделать уточнения. Священник и педагог, ректор православной семинарии в Америке, Александр Шмеман далек от того, чтобы огульно отрицать возможность духов­ных поисков в среде молодых людей, воспитанием которых он неустанно занимался всю свою жизнь. Его справедливое раз­дражение и неприятие вызывают трусость и пошлость взрослых людей, сотворивших из молодежи идола. Дневниковая запись относится к 1973 году, когда в отечестве нашем кумиром офи­циально считался пролетариат. Спустя десятилетия мы «догна­ли» Америку в превозношении молодежной субкультуры. Се­годня все средства массовой информации, мода и кинемато­граф ориентированы в первую очередь на эту возрастную категорию. Фетишизация молодежи не могла не захлестнуть и школу. Но и здесь мы неоригинальны, повторяя безбрежное американское чадолюбие, предоставляющее ребенку свободу даже в пределах таблицы умножения. В этом контексте нам ин­тересны меткие замечания Александра Шмемана, сравниваю­щего американское и французское образование, поскольку сам он учился во Франции в тридцатые годы прошлого века.