216512_B61BA_yamburg_e_a_pedagogicheskiy_dekameron

Отец: Мы с матерью считаем, что его вполне достаточно.

Директор, остывая: Что ж, решать вам...

Когда мы остались один на один с учителем, я устало закурил.

Учитель: Евгений Александрович, я ведь все годы ходил на занятия театральной студии, но этот ваш монолог — шедевр ак­терского мастерства.

Директор: Иди ты к черту со своими комплиментами. Впредь руки держать за спиной!

Забавно, что еще два года он так и фланировал по школе, сцепив руки за спиной, как передвигаются заключенные в из­вестных учреждениях.

А через пять лет увидела свет его смешная книжка о «мытар­ствах» начинающего учителя.

Н a рру end ?

«Вы обязаны немедленно прекратить это безобразие, в против­ном случае оставляю за собой право обратиться в партийные органы», — выпалила с порога кабинета возмущенная мать, не оставляя ни тени сомнения в том, что на деле осуществит свою угрозу. Разумеется, я был в курсе так взволновавшей ее истории. Она — разведенная одинокая учительница, он — десяти­классник, каждый вечер поджидающий ее у порога школы, что­бы помочь донести до дому стопки тетрадей. Трогательная кар­тина, не увидеть которую мог разве что слепой.

— Вы, как директор, должны положить конец этой связи.

— Помилуйте, о какой связи вы ведете речь? Юношеская влюбленность, не более того. Скажите еще спасибо, что она приняла такие цивилизованные, целомудренные формы.

— Ничего себе целомудренные, он же поднимается к ней в квартиру.

— Ну, правильно, парень помогает донести усталой женщи­не тяжелые сумки. Кстати, а откуда вы-то знаете, заходит сын в квартиру или нет?

— Проследила. Вчера он провел у нее дома полтора часа.

— А вам не кажется, что этой слежкой вы унижаете мужское достоинство парня?

— Оставьте эту педагогическую демагогию для других. Я свое­го сына знаю. Он — однолюб, как его покойный отец. Как вы не можете понять: ему всего семнадцать лет, а ей — тридцать семь! И я не позволю калечить мальчику жизнь.

— Чего вы ждете от меня?

— Как должностное лицо, вы обязаны отвечать за мораль­ный облик своих престарелых педагогов.

— За «престарелых» спасибо, конечно, мне как раз исполни­лось тридцать восемь!

— Мы с вами ровесники, но это к делу не относится. Вы же сами видите: она ему в матери годится. Разница в целых двад­цать лет.

— Да с чего вы взяли, что взрослая женщина ответит юноше взаимностью?

— Она что, дура, чтобы упускать такого парня?

— Вы, судя по всему, человек жесткий, решительный, но, возможно, — высказал я догадку, — парню как раз не, хватает понимания с вашей стороны и материнской ласки?

— Я ей покажу ласку. Мало не покажется.

— Но я не могу грубо вторгаться в их отношения, не имея на то веских оснований, а ваши всего лишь предположения не да­ют такого права.

— А я буду вторгаться по праву матери.

— Не боитесь потерять сына?

— Вы еще мне будете угрожать, выгораживая своего сотруд­ника? Хорошо, тогда продолжим разговор в другом месте, где, надеюсь, я найду больше понимания.

Последнюю фразу она выкрикнула уже на пороге кабинета, на прощание так хлопнув дверью, что задрожали оконные стекла. Но даже перед лицом нешуточной, по тем временам, угрозы я не смог заставить себя пригласить на разговор «проштрафив­шуюся» учительницу.

Вызов в высокие партийные инстанции последовал ровно че­рез неделю. Там мне быстро и доходчиво разъяснили все про моральный облик советского педагога и предложили на выбор два сценария: увольнение педагога по собственному желанию или рассмотрение ее персонального дела на открытом партий­ном собрании. Второй сценарий, когда, по слову поэта, «из зала кричат: давай подробности», устраивал меня значительно меньше. Теперь тяжелого разговора с учительницей было не из­бежать. Но она хорошо понимала, в какой стране живет. Опус­тив голову, я ждал ее появления в кабинете, а когда вскинул глаза, увидел, что учительница молча с грустной улыбкой про­тягивает мне заявление с просьбой об увольнении по собствен­ному желанию. На том и расстались. Мать «добилась» своего.

С тех пор прошло почти двадцать лет. Учительнице уже за пятьдесят, парню — за тридцать. Они до сих пор вместе и счаст­ливы.

Цели и средства

(ценностное управление)

Сколько себя помню в роли учителя, а затем и руководителя образовательного учреждения, перед школой всегда ставились новые напряженные задачи. Наверное, так и должно быть: ме­няется жизнь, а вслед за ней, а еще лучше опережая события, должна преобразовываться и школа. Череда реформ (на моей памяти их четыре) сменилась модернизацией, но каждый раз, на очередном крутом повороте нашего многострадального об­разования я задумывался о старой, как мир, проблеме соотно­шения целей и средств применительно к учителю. Вот и сей­час...

Накануне Нового года получил поздравительную открытку, пишет учительница сельской школы: «У нас (в Тюменской об­ласти, а особенно на юге) идет вовсю реализация Национально­го проекта в области образования, поэтому радости мало. По­жилые учителя чувствуют себя в роли известного героя из американского фильма «Великолепная семерка», который, падая с тридцатого этажа, на уровне десятого говорил: «Ну, что ж, по­ка дела идут ничего». Вот с таким настроением вступаем в но­вый год».

Модернизация, конечно, дело полезное, но будет ли проч­ным здание, построенное на костях? Между тем замечательный русский философ В. Соловьев писал о том, что никогда, ни при каких условиях человек не может быть средством даже для до­стижения великой цели. И еще он справедливо отмечал то, что образование по необходимости одновременно и консерватив­но, и революционно, поскольку передача традиций и обновле­ние — два органично связанных между собой процесса. Тут, знаете ли, необходим баланс. Перекос в ту или иную сторону чреват неприятностями. Всегда ли удается удержать хрупкое равновесие между целями и средствами?

Семнадцатилетней девушкой после окончания одиннадца­того педагогического класса сразу после войны пришла она ра­ботать учительницей в деревенскую школу села Тропарево. Прошли десятилетия, и на месте того села вырос огромный микрорайон, где располагается наша школа. В ней она и завер­шала свой трудовой путь. Школа, которая, что называется, на виду, всегда испытывает дополнительное напряжение. Участие в экспериментах, бесконечные семинары, открытые уроки, на которых присутствуют посторонние люди, — все это, вместе взятое, усложняет работу учителей, повышает требования к их профессионализму. Излишне говорить, что пожилой педагог с более чем скромным образованием на роль экспериментато­ра не годился. Бурно развивающаяся школа должна была бы из­бавиться от такого учителя. Но у нее в коллективе иная функ­ция: она символ защищенной старости.