216512_B61BA_yamburg_e_a_pedagogicheskiy_dekameron

С появлением нового преподавателя такое традиционное для советской школы объяснение высшего снизу стало невоз­можным. Словом, хочешь не хочешь, а под благовидным пред­логом пришлось идти на выучку к специалисту. Впрочем, и для него из данной ситуации высекалась определенная польза. По­скольку вопросы организации класса автоматически снимались присутствием посторонних на уроке, то это позволяло неорди­нарному педагогу полностью сконцентрироваться на содержа­нии преподаваемых курсов. Между тем очень скоро проблемы дисциплины на его уроках исчезли. Подростки не из самых бла­гополучных семей, поначалу вынужденные обстоятельствами внимательно слушать педагога, не могли не откликнуться на за­вораживающую манеру преподавания, обезоруживающую иск­ренность и доброту учителя. Они постепенно втянулись и жда­ли его уроков как манны небесной. Свои управленческие выво­ды сделал и я. Безусловно, люди рафинированной культуры и высокой духовности должны оплодотворять школу, но их вне­дрение в учебный процесс требует определенной инструмен­товки, без чего благие намерения организаторов образования могут обернуться взаимным разочарованием как учащихся, так и тех тонких людей, что приходят в школу с искренним желани­ем нести детям истину и свет.

К сожалению, все хорошее быстро кончается. Наступали но­вые времена. Был, наконец, принят Закон РФ «О свободе совес­ти», стали открываться новые приходы; и наш таинственный мо­нах получил назначение, возглавив приход Церкви во имя Не­рукотворного Образа Спасителя на Бородинском поле. Новое назначение своего ученика со свойственным ему добрым юмо­ром прокомментировал А. Мень: «Был я у Андрюши в храме.

У меня такое впечатление, что Наполеон ушел оттуда только вчера. Вы, Евгений Александрович, как человек с большим хо­зяйственным опытом, помогите ему организовать ремонтные работы». На том и расстались, а вскоре отец Александр принял мученическую смерть...

Спустя годы я благодарен судьбе, что подарила возмож­ность и нам, педагогам, и детям общаться с людьми, сочетав­шими в себе живую веру и колоссальный интеллект, неустраши­мость в отстаивании принципов и чувство юмора. Их живой след до сих пор просматривается в наших делах.

Гримасы прикладной педагогики

(вынужденный фарс)

Нет большего преступления для учителя, чем физическое воз­действие на ребенка. Педагог, допустивший рукоприкладство, подлежит немедленному увольнению в полном соответствии со статьей Уголовного кодекса. Между тем человечество относи­тельно недавно отказалось от прикладной (в данном контексте от слова «прикладывать») педагогики. Еще в восемнадцатом веке поэт В. Тредиаковский наставлял родителей: «Плевел от пшеницы жезл тверд отделяет. Розга буйство из сердец детских изгоняет». В девятнадцатом веке знаменитый врач и педагог Н. Пирогов рассматривал меры физического воздействия на ре­бенка как необходимые и благотворные. С пониманием к ним относился и Ф. М. Достоевский, что явствует из дневника писа­теля. А в элитных школах Англии телесные наказания были от­менены лишь в шестидесятые годы прошлого века.

Сегодня из официальной педагогики меры физического воз­действия изгнаны. Но благополучно живут и здравствуют в пе­дагогике народной: в семейной, подростковой и армейской. Про семейную педагогику все понятно: кто же, в самом деле, хотя бы раз не шлепнул своего ребенка, желая ему добра? Со­всем не канул в прошлое и такой архаичный педагогический ин­струмент, как ремень. Подростковая и армейская прикладные педагогики расцветают каждый раз, когда взрослые, например педагоги, организовавшие летний лагерь для подростков, или старшие офицеры, не ночующие в казармах с солдатами, пол­ностью отдают на откуп молодым людям вопросы дисциплины и самоорганизации повседневной жизни. Тогда за парадным фасадом так называемого самоуправления и образцовым внеш­ним порядком скрываются внутренние разборки «по поняти­ям», переходящие в чудовищные эксцессы, именуемые сегодня зловещим словом «дедовщина».

Опытные педагоги хорошо знают, что дети, которых бьют в семье, немедленно переносят этот способ воздействия на сво­их сверстников, и, что еще неприятнее, у них снижен порог чув­ствительности к человеческой речи. О таких говорят с досадой: «Он слов не понимает». Катастрофа происходит тогда, когда в состоянии аффекта сталкиваются ребенок и учитель, имевший в своем недавнем прошлом опыт прикладной педагогики...

Он был трудным подростком: независимый нрав, горячий темперамент, резкая реакция на любое замечание взрослых — все это в совокупности создавало парню серьезные проблемы в школе. С большим трудом мне удалось склонить педагогов не портить ему жизнь и, несмотря на серьезные проступки, выдать аттестат зрелости. Год до армии он проработал у нас в школе дворником, продолжая участвовать в театральных постановках. Природный артистизм, хороший слух и владение гитарой гарантировали ему получение ведущих ролей в школьных постанов­ках. В войсках парень дослужился до сержанта. Возвратившись из армии, он зашел в школу. И я, вспомнив его «героическое» прошлое, предложил ему поступать в педагогический институт: «У тебя есть перед всеми нами, опытными педагогами, одно не­оспоримое преимущество. О психологии трудных подростков ты знаешь не понаслышке. Сам вкусил все прелести переходно­го возраста. И наконец, в армии, командуя отделением, ты уже приобрел первый педагогический опыт». Впрочем, последняя фраза вызвала у него кривую усмешку. Но предложение было принято, и через пять лет школа получила молодого, энергич­ного учителя, любимца подростков и предмет тайных воздыха­ний старшеклассниц. Словом, на небосклоне школы зажглась еще одна педагогическая звезда.

Гром грянул на втором году его педагогической карьеры. В тот день было совещание директоров, на котором до руково­дителей доводили вопиющий случай рукоприкладства педаго­га. Учительница одной из школ, доведенная до бешенства пове­дением ученицы, запустила в нее чашкой. Чашка, к счастью, не попала в цель, но родители «пострадавшей» написали жалобу в высокие инстанции, и теперь вопрос стоял об увольнении педа­гога за грубое нарушение педагогической этики. Выслушав эту поучительную историю чашеметания, я самонадеянно подумал о том, что уж в моей-то школе такая история невозможна.

Возвратившись после совещания, я еще не успел снять паль­то, как на пороге кабинета нарисовалась восходящая педагоги­ческая звезда. Весь его жалкий облик (потерянный взгляд и опу­щенные плечи) свидетельствовал о том, что произошло непо­правимое.

— Евгений Александрович, я вляпался. Сам не понимаю, как это произошло.