216512_B61BA_yamburg_e_a_pedagogicheskiy_dekameron

Суть истории такова. В тот день этот учитель был дежурным по столовой. На перемене во время завтрака один из семиклас­сников решил «подшутить» над товарищем, выбрав для этого весьма нетривиальный способ: он надел тарелку с горячей вер­мишелью на голову приятеля, который немедленно взвыл от боли и унижения. Оказавшись рядом, наш герой мгновенно сдернул тарелку с головы потерпевшего и со всего размаха уда­рил ей же по лицу «шутника». Орудие возмездия разлетелось на осколки, и теперь уже, в свою очередь, заревел инициатор инцидента. С окровавленным лицом он бросился в кабинет врача. А над обычно шумной на переменах столовой, где одно­временно питаются 250 детей, нависла зловещая тишина.

— Ты отдаешь себе отчет в том, что это статья? Максимум через час здесь будут родители жертвы. Хорошо еще, если они принесут заявление мне, а не в прокуратуру. Моли бога, чтобы они удовлетворились твоим немедленным увольнением и отка­зались от возбуждения уголовного дела.

— Все понимаю, подвел школу и вас, но поверьте, я дейст­вовал как бы на автомате, не испытывая при этом даже нена­висти к глупому ребенку.

— Ты еще расскажи про свое аффективное состояние его родителям, они тебя точно пожалеют.

— Что же делать? Я не хочу уходить из школы.

— Что делать, что делать, — передразнил я его, — молчать и не мешать работать директору. Через полчаса быть здесь.

Ни в малейшей степени не оправдывая учителя, я тем не ме­нее не мог избавиться от ощущения, что ищу выход из конф­ликта между двумя своими учениками: бывшим и нынешним. Увы, они друг друга стоили. Разумеется, двух мнений быть не может: виноват взрослый. Он обязан был держать себя в руках. Легче всего успокоить родителей, избавившись от незадачливого педагога. Но тогда школа потеряет молодого, перспективно­го учителя. Мужчину, что также немаловажно в наших преиму­щественно женских коллективах. Наконец, я ни минуты не сом­невался, что грустный урок пойдет ему на пользу. Стоит попытаться вытащить парня. В моей голове постепенно созрел рискованный план спасения.

К моменту появления родителей жертвы уже был подготов­лен, но не подписан приказ об увольнении учителя. В кабинет были приглашены жертва жертвы со слабыми следами ожогов на лице и его родители, руководители профсоюзной и партий­ной организации школы. (Без этих организаций в те годы не принималось ни одно кадровое решение.) Бесстрастным голо­сом, кратко описав суть произошедшего, я первым делом по­требовал от «шутника» извинений перед товарищем и его ро­дителями за нанесенный вред, как моральный, так и физиче­ский. Пригрозил, что, если извинения не будут приняты, дело будет немедленно передано в комиссию по делам несовершен­нолетних, со всеми вытекающими последствиями.

Это заявление сбило первую волну возмущения с родителей второй жертвы, несколько остудило их праведный гнев. Ведь они вполне могут оказаться, будь на то воля директора, не толь­ко заявителями, но и ответчиками за плохое воспитание сына. Родители обожженного ребенка, разумеется, приняли извине­ния, которые сквозь опухшие губы промямлил семиклассник. Поблагодарив их за проявленное великодушие и благородство (зачем же портить биографию только вступающего в жизнь мальчика постановкой на учет в милицию), я отпустил с миром детей и первую пару родителей.

Вторая пара вздохнула с облегчением, а я заработал второе очко в этой сложной, почти шахматной комбинации, наглядно продемонстрировав им великую силу прощения. Но кульминация партии была еще впереди. Окинув оставшихся в кабине лю­дей грозным взором, с каменным лицом я произнес: «А теперь — главное!» Дальнейшая тональность разговора была выдержана в стилистике известной сцены из романа Ильфа и Петрова «Зо­лотой теленок», где тщедушный Поняковский, наступая на Шу­ру Балаганова, визгливо кричит: «Держите меня, сейчас будет море крови». Дав волю праведному гневу, я начал с ядовитого шепота, а затем продолжил монолог в самовозбуждающейся манере, переходя на повышенные тона. Лишь изредка родите­лям потерпевшего удавалось вставлять свои робкие реплики в эти рассыпающиеся гроздья гнева.

Директор (глядя на провинившегося учителя с откровенным презрением): Если вы думаете, что глупая выходка ребенка слу­жит для вас хоть каким-то оправданием, то глубоко заблуждае­тесь. Вы преступник, и приказ о вашем немедленном увольнении уже подготовлен. (При этих словах я высоко поднял неподпи­санный документ, дабы его могли обозревать все присутствую­щие.) Но я не имею права его подписывать без одобрения пар­тийной и профсоюзной организации. (Взгляд переводится на общественников.) А вы тоже хороши. Где ваша работа с моло­дым специалистом? Человек без году неделя в школе, только начинает свою педагогическую карьеру, а теперь он будет уво­лен по статье, предполагающей лишение права впредь зани­маться педагогической работой. (Общественники опускают свои повинные головы, демонстрируя всем своим видом пре­дельное сожаление: виноваты, мол, недосмотрели, упустили парня. Взгляд вновь переносится на учителя.) А ведь я помню тебя еще учеником. Ты думаешь, нам не хотелось порой как следует приложить тебя? Но тебя никто пальцем не тронул в этой школе. Все понимали, что ребенок, которого воспитывает без отца одинокая больная женщина, достоин сочувствия и снисхождения, что бы при этом он ни вытворял. (Напоминание о трудном детстве учителя производит должное впечатление на мать пострадавшего. В ее глазах читается сочувствие счастли­вой замужней женщины к матери-одиночке.) Вы, разумеется, будете уволены, но на месте родителей я бы не удовлетворился этим, а подал заявление в прокуратуру и отдал вас под суд.

Реплика матери пострадавшего, свидетельствующая о первой серьезной победе: Да не собирались мы ни в какую прокуратуру.

Директор: Вот видите, с какими людьми мы имеем дело. Не каждый, оказавшись на их месте, повел бы себя так благородно. Но это их личное дело, а я ставлю вопрос об увольнении на го­лосование.

Реплика отца: Наш тоже не подарок, любого выведет из себя.

Директор: А как я радовался, когда в войсках ты дослужился до сержанта. Думал, армия завершит работу школы и сделает из тебя человека. Это в армии тебя научили рукоприкладству?

Отец (полковник) с глубокой обидой за армию: Да будет вам. У нас, конечно, всякое бывает. Солдаты, сами понимаете, не сахар.

Директор, нагнетая ситуацию до предела: Ставлю вопрос на голосование.

Отец: Товарищ директор, вы перегибаете палку. У нас в по­добных случаях молодым офицерам объявляют неполное слу­жебное соответствие.

Директор: А у нас не практикуются такие меры наказания работника. Максимум — это строгий выговор.