Степан Злобин - Пропавшие без вести 2

В это утро по лагерю все говорили об отправке в каменоломни. Немцы не входили в вопрос о том, кого посылать. Это решалось русской полицией. Шиков давал разверстку по всем трем лагерям, кроме лазарета. Коменданты лагерей разверстывали по блокам, а блоковые коменданты полиции составляли поименные списки. Никто не знал, на кого падет жребий.

Слово «каменоломни» внушало всем ужас. Там работало около тысячи человек, но каждые две недели везли туда пятьсот новых; ранее взятые не возвращались назад — их просто закапывали на месте. Каменоломни — это было одно из многочисленных предприятий, организованных специально для планомерного уничтожения советских людей, согласно общему фашистско-немецкому плану истребления «низших рас». Угоняемым не говорили, куда их везут, но пленные всегда как-то узнавали о наборе команды в это страшное место. Туда брали без особого выбора. Всякий, кто мог продержаться хотя бы четыре-пять дней, считался пригодным в каменоломни. Это было место скорой и торжествующей смерти.

Балашов возвратился от коменданта в барак, силясь держаться спокойно, но на его лице уже был написан приговор.

— Балашов, ты что? — окликнул его часовщик.

— Запишите адрес. Если вернетесь, то сообщите, что я погиб.

Узнав, в чем дело, Генька бросился к Брониславу похлопотать за Ивана. Но коменданта каменного лагеря в это время вызвали к Шикову.

Часовщик был искренне озабочен.

— Попробовал к Митьке пробраться. Он мне помог бы, да немец не пропускает в «форлагерь», — растерянно сказал Генька.

В это время в барак вошел переводчик кухни.

— Старшой! — гаркнул он от порога. — Десять рабочих на рубку брюквы!

Барак оживился. Пленные лезли с нар, торопливо натягивая шинели, всем видом изображая бодрость и готовность к работе: наряд на кухню означал хотя и тяжелый труд, но кормежку в течение целого дня.

Часовщик развернул список.

— Балашов! — радостно выкрикнул Генька. Он нашел выход из трудного положения.

Иван моментально встал в строй десятка, и переводчик повел рабочих на кухню. Полицейский в воротах блока пересчитал их.

— А этот куда?! — остановил было он Ивана.

— Забавник! Тебе что за дело! Кого надо, того и веду!

— Бронислав Николаевич велел... — заикнулся полицай, пытаясь еще преградить дорогу.

— Ишь ты, закозырял меня Брониславом! — огрызнулся кухонный переводчик, отстраняя с пути полицейского.

Между полицией и кухней было соперничество. Полицейские считали себя представителями «верховной силы» — комендатуры. Повара же утверждали свое могущество властью над пищей. Из-за первенства шли между ними распри.

— Проходи, ребята! — скомандовал переводчик кухни, подчеркивая свое пренебрежение к полицейскому: люди, назначенные на кухню, временно переходили в подданство поварского начальства и не подчинялись полиции блока...

...В тумане от тридцати двух двадцатипятиведерных кипящих котлов, у длинных столов стояли два десятка людей, вооруженных сечками и топорами. На столы были насыпаны горы едва промытой, нечищеной брюквы, которую вместе с кожурой и налипшей глиной рубили и сбрасывали в корзины.

Под ударами слабых и неопытных в этой работе рук брюква часто выскальзывала из-под сечек и топоров и отлетала на выщербленный кирпичный пол со стоячими лужами. Ее подхватывали и кидали, не обмывая, обратно на стол. Все занятые на рубке, непрерывно двигая челюстями, жевали сырую брюкву.

У Балашова заныли от усталости руки. Он пытался держать топор одной правой рукой, но тогда лезвие все чаще и чаще начинало соскальзывать с жестких, крутых боков крупной брюквы. Перерубая ее пополам, надо было под первым ударом топора прихватить ее левой рукой, потом уже крошить намелко, держа в обеих руках топорище. Рядом с Иваном ловко крошил корнеплоды немолодой человек с невзрачной седой бородкой, в замызганной, драной шинели. У него топор не соскальзывал с брюквы.

Иван отметил, что даже в такой нехитрой работе нужен свой навык, сноровка.

Двое крепких парней поднесли полный бачок брюквы и высыпали на стол. Иван заметил, как одна крутобокая, ядреная брюквинка скатилась с насыпанной горки. Он не успел ее подхватить, как она перепрыгнула через бортик стола, упала на пол и выкатилась наружу, за кухню, где и осталась в глубокой луже. Искоса взглянул Балашов на соседей и подумал, что эту брюквину никто не заметил. Ну пусть и лежит там, в луже, Когда кончат работать, он ее подберет, чтобы вечером угостить Пимена.

— По сторонам не зевай, когда рубишь, — руку рассадишь! — заметил Ивану седобородый сосед.

В это время из блоков рабочие начали подносить пустые, вымытые бачки для пищи, ставили их рядами за кухней. Иван ревниво скосил глаза в сторону лужи и увидал, как один из подносчиков порожней посуды шагнул прямо в лужу, наклонился и выхватил брюквину.

Ефрейтор, который бродил «для порядка» у кухни, ткнул пленного в спину прикладом винтовки так, что тот повалился лицом в эту лужу. Никто не обратил бы внимания на такой «пустяковый» случай, как вдруг, бросив топорик, седобородый сосед Балашова метнулся к ефрейтору, внезапным толчком сшиб его с ног, вырвал из рук его винтовку и дернул затвор...

Рабочие кухни бросились врассыпную, лишь бы не быть свидетелями. Повара шарахнулись за котлы. Пока немец поднялся на ноги, седобородый выбросил из магазина винтовки обойму, ловко вынул затвор и протянул винтовку солдату.

— На! Пошли теперь цу комендант цузаммен! Рапорт махен! — сказал пленный. — Идем, идем, жалуйся, гад! Нах фронт вирст геен?!.

Немец вдруг умоляюще и растерянно забормотал:

— Bitte... Isch werde nischt schlagen, niemals... Nischt gehen zu Kornmendant. Isch werde nischt... Bitte... isch werde nischt niemals!1

Солдат уговаривал почти со слезами. Ему, солдату, у которого пленный отнял и разрядил винтовку, грозила за разгильдяйство — отправка на фронт, а пленному — подвеска за руки на столбе и плети, тюрьма и под конец, верней всего, виселица. Но не сдавался пленный, а солдат умолял...

------------------------------------------------------------------------------------

1 Пожалуйста... Не буду бить никогда... Не пойдем к коменданту. Я не буду... Пожалуйста... Я никогда не буду!

— Отдай ему, Муравьев! Видишь, он говорит — никогда не будет. Ну его к черту, отдай да уматывай! — издали подсказал седобородому переводчик кухни.

Но тот не сдавался:

— Рихтиг? Ду вирст шляген нихт?1 — не слушая переводчика, добивался он от ефрейтора.

— Ja, rischtig!2 — Солдат дважды ударил себя в грудь кулаком.

— Ну, смотри, сукин сын!.. На, возьми свои цацки.

Он отдал солдату затвор и обойму. Тот выхватил их, без кровинки в лице, отвернулся к стене и дрожащими руками судорожно засовывал в магазин винтовки обойму, клацнул затвором.

— Уматывай, батя, хлопнет! Хоронись за котлы! — Иван дернул седобородого за рукав, стараясь заслонить его от солдата, но тот лишь упрямо повел плечами. При этом Иван увидал, что у него совсем-совсем молодые, веселые, озорные глаза.