Ковалевская Елена - Письмо с которого все началось

Где-то за сутки пути до Sanctus Urbs, едва мы проснулись и начали собираться, я стала талдычить сестрам о том, как следует вести себя в гроде, и в особенности в ауберге ордена Святого Августина.

– Девочки, держите язык за зубами, и вообще думайте: кому и что говорите…

– Фиря!!! – взревела Гертруда, когда я начала повторять все это раз на пятый. – Да знаем мы уже!!! Знаем!

– Лишним не будет, – невозмутимо ответила я, вытаскивая из мешка и раскладывая на расстеленном одеяле части своего доспеха.

Последний день мы должны будем проехать при полном параде, одоспешенные полностью, в сюркотах расшитых орденскими символами. Жаль что по-другому никак нельзя. Мы после Корча из-за плохой погоды доспех ни разу не надевали, и я успела отвыкнуть от тяжести кольчуги и бригантины на своих плечах. Ведь кто же в железе под дождем ездит? Поржавеет все на корню. Вон у Герты, там, где нахлест одной пластины на другую ржа пошла, да и у Юзы дела не лучше. Всем хороши доспехи у девочек, только вот чистить одна маята. Если у старшей сестры еще как-то можно справиться, то у Юозапы вообще нормально не почистишь без разборки. Мне с бригантиной попроще, поверху суконная основа, глянец можно не наводить, но зато и удобства меньше, несмотря на большое количество пластин, она все же не столь подвижна, как например, чешуя старшей сестры, да и прочность не та.

Так ладно: доспехами я могу любоваться долго, думать об их особенностях еще дольше, нужно за дело приниматься: общими усилиями приводить всю нашу амуницию в порядок и придавать ей парадный вид.

Мы долго провозились с этим занятием, во-первых: всего одна металлическая щетка на всех, а во-вторых: поднять каждую пластинку, осмотреть сопряжение. Бр-р… Кропотливо. А полировка для придания блеска?! Ой, а Юозапе вообще – проще повесится!

Кое-как закончили почти к полудню, и вроде бы уже оделись, но старшая сестра продолжала придирчиво разглядывать свой доспех, то и дело, принимаясь елозить куском сукна по металлу.

– Влазь быстрее! – кипятилась Юозапа, успевшая уже взобраться в седло. – Твоя боевая сбруя…

– Чешуя! – прорычала все еще злая Герта, продолжая натирать очередную пластинку.

– Мне плевать, чего ты там чешешь, но напяливай, и поехали! – бросила Юза, не глядя.

На несколько секунд воцарилось молчание, мы переваривали, что же такое сказала сестра, но потом грянул такой дружный хохот, что даже кони испуганно вскинулись и стали нервно пританцовывать на месте.

Зачинщица веселья в бессилии сползла по боку жеребца и, привалившись к седлу, утирала выступившие слезы. Даже Агнесс, как всегда тихая в последние дни, заливисто смеялась. Герта правда отстала от нас на пару мгновений, но и ее разобрало общее веселье. Н-да! Вроде чего смешного?! Ан, нет! Тут еще и нервы и напряжение последних дней примешалось. Вот теперь все и катались до изнеможения, до всхлипов и невольных слез.

Когда более или менее успокоились, поскольку на периодически раздававшееся хихиканье никто не обращал внимания, оделись, упаковались и тронулись в дорогу.

Но через четыре часа пути, сестры принялись роптать.

– Куда ты торопишься, как сумасшедшая?! Лошадей загоним! – Юозапа, подстегивая своего коня, нагнала меня. Я на Пятом вырвалась далеко вперед, пустив его чуть ли не галопом. – Осади маленько! За сегодня все едино не приедем!

Я принялась сдерживать жеребца, заставляя перейти на быструю рысь. Через четверть часа нас с сестрой настигли Гертруда и Агнесс с парой вьючных в поводу.

– Ты что творишь?! – напустилась на меня Герта, едва мы поравнялись. – Совсем сдурела или как?! Последние мозги растеряла с этим письмом!

– Чего ты орешь на всю округу?! – обрушилась я в ответ. – Еще флаг с надписью сделай, чтобы все знали: чего и куда мы везем!

– А ты не веди себя как полоумная! Если сама дура, животина-то тут причем?!

Я ничего не ответила на эти слова, да и что было говорить. Действительно, сестры правы, я начала вести себя неразумно, как малолетняя послушница, впервые получившая важное задание. Зная, что лишняя пара-тройка часов ничего не решают, тем не менее, устроила лихие скачки. Но как я могла объяснить сестрам, что во мне будто бы горит желание отдать злополучное письмо как можно скорее: просто чувство такое, ощущения… Есть такая необъяснимая вещь как предчувствие, предупреждающее нас, о чем мы сами не знаем, оно сидит в душе, свербит в районе груди, словно бы торопит куда-то. Вот и сейчас мне хотелось почти немедленно избавиться от послания, вручив его епископу Бернару.

Не раз такие ощущения спасали мне жизнь, да и куда далеко ходить, последний раз меня так дергало, когда на нас было совершено нападение. Тогда я заставила сестер напялить доспехи: в итоге все живы, здоровы. А если бы не послушалась, что могло выйти? Неизвестно как бы дело повернулось. Хотя странно, насчет поездки в Зморын, где я встретилась с Бренгаром, а потом с епископом, оно молчало как зарезанное… Ладно, чего гадать! Однако кони, в самом деле, не железные, и продолжать скачку, как мне бы того хотелось, просто не смогут. Нужно просто задавить все свои дерганья, и вести себя как разумный человек, а не как истеричная девка, которая в каждом крике вороны предчувствует скорую и неминуемую беду.

Переночевали уже на подступах к Святому городу с таким расчетом, чтоб к обеду мы смогли оказаться на месте. Я почти всю ночь не спала, прокручивая в голове возможные отговорки за столь позднюю доставку письма. Знаю, что мы ни в коей мере не виноваты, что пришлось везти его практически через весь союз, тем более что быстрей его доставил бы только вестовой разъезд или специальный гонец… Но все одно спрос только с нас! Охо-хонюшки. Тяжела жизнь боевой сестры, ох тяжела… Я уже, наверное, это раз пятьсот за поездку повторила, но ничего с собой поделать не могу. Возможно оттого, что мотыляюсь по белу свету, как сорванный лист, но разве же это от меня зависит? Нет, ни капельки. А вот хотела бы я изменить свою судьбу, если б такое было возможно? Навряд ли. Я не представляю жизни вне монастыря, вне церкви. Здесь для меня все ясно, все понятно, место мое определено и будущее известно. Если проживу еще лет десять, пятнадцать и не сделаюсь калекой, лишившись зрения или половины конечностей, и при этом будет моя воля, то обязательно уйду на покой, осев в какой-нибудь дальней комендатерии. Буду новых послушниц натаскивать, передавая мастерство и опыт, накопленый многими поколениями сестер. А может, буду наблюдать за принадлежащими ордену сервами, отвечая например, за запасы еды перед настоятельницей. Но, скорее всего за оружейные мастерские; ведь мне только дай возможность с железками повозиться – ничем не оторвешь. Я в монастыре, как только выпадает хотя бы толика свободного времени, все норовлю в кузню или оружейную сбежать. Однажды Мать мне на месяц запретила там показываться, потому что я умудрилась опоздать к ней часа на полтора, завозившись со сборкой новой кольчужной бармицы для какой-то младшей сестры. А вот чего я точно не хочу, так это занять пост матери настоятельницы. Упаси меня Бог! Не хватало мне под старость лет голову набекрень сворачивать из-за того, что какой-нибудь там кардинал или епископ очередную интригу задумали или власть делят. Вот от этого увольте!