Ковалевская Елена - Письмо с которого все началось

Едва мы остались одни, как Гертруда, разозленная прислужником, начала мне выговаривать:

– Ну, и где этот образец благочестия и добродетели, что ты нам обещала? Где тот пример кротости и исполнительности, которым ты нам все уши прожужжала? Вот этот плешивый сморчок? – я молчала. – Сестры, ведите себя смиренно, достойно… Не ты ли нам этим всю плешь проела?

Тут я не выдержала:

– Герта, ну что ты хочешь?! Чтобы я начала биться головой об стены, если вещи, сказанные мной, не соответствуют действительности? То, что я говорила вам о добродетели и всем прочем – есть истина…

– Нет, ты меня поражаешь! – перебила меня старшая сестра, вытаскивая из сумки походную рясу. – Дожить до стольких лет, выбраться живой из многих заварушек, и при этом продолжать считать, что в мире все устроено идеально! Ладно сама – правильная законченная идеалистка, так еще и нас пытаешься такими сделать!

Я бросила вынутый покров на стул и развернулась к сестре.

– Может ты хочешь сказать, что я законченная идиотка?!

– По-моему, вы обе идиотки, – ни к кому не обращаясь, бросила Юозапа. – Завелись на пустом месте: одна сперепугу, другая из-за приступа острой ответственности.

– Кто это сперепугу? – вскинулась Гертруда.

– Ты это сперепугу, – передразнила ее сестра. – Ты думаешь, я твоих глаз не видела, когда помост вверх поднимать стали? Руками в перила вцепилась, чуть щепки из-под пальцев не брызнули.

– А если бы вся эта конструкция вниз рухнула? Что тогда? – Герта повернулась к Юозапе и гневным взглядом уставилась на нее.

– Никто бы никуда не рухнул, – фыркнула та. – Там брусья с мою ляжку толщиной, и лебедка груженый обоз выдержит. А ты рухнет, рухнет…

– Вот откуда ты знаешь, что выдержит? – требовательно спросила старшая сестра, в гневе раздувая ноздри. Из-за сломанного носа, когда она учащенно начинала дышать, это получалось весьма выразительно.

И тут в разговор вмешалась Агнесс, сказав тихо, практически себе под нос:

– А еще меня обвиняли, что я веду себя как ребенок.

Замечание подействовало на нас как ушат ледяной воды, спор, разгоревшийся на пустом месте, мгновенно затих. Мы были весьма смущены, получив справедливое замечание от девочки, которую на протяжении всего путешествия заставляли вести себя как взрослую, а теперь сами устроили детские споры из-за пустяка.

Спустя какое-то время, когда мы привели себя в вид положенный по уставу сестре, находящейся в пути, и сидели на топчанах, мучаясь ожиданием, Юозапа спросила:

– А что мы будем делать, когда отдадим письмо епископу Бернару?

– Для начала нам надо его отдать, – угрюмо заметила я. Письмо, наконец-то извлеченное из-за пазухи, и освобожденное от промасленной кожи, мятым четырехугольником лежало на столе. Ленты от моего пота, и дождя промочившего вещи до камизы, пошли разводами, печати немного обкрошились по краю.

– Отдадим, куда оно денется, – отмахнулась Юза. – Дальше они нас никуда уже послать не могут, потому что некуда.

– Ну почему? – я подняла на нее усталый взгляд. – Есть куда – например на…

– Не смей! – рявкнула сестра, не давая мне произнести слово до конца. – Сама заставляешь говорить нас пристойно, и тут же начинаешь материться как последний сапожник!

Я вздохнула.

– Ничего я не начинаю.

– Вот и не начинай. А лучше скажи, что собираешься делать после.

– Не знаю, – мне хотелось, чтобы сестры оставили меня в покое.

Юозапа тем временем встала, прошлась по келье от двери, до окошка, расположенного практически под потолком, а после предложила:

– Давайте сходим, город посмотрим.

– С нами Агнесс, – напомнила я.

– И что? – вскинула брови Юза. – Здесь нынче столпотворение, кто ее разглядывать будет? А тут такой шанс. Ведь подумайте, может это единственная возможность в жизни – посмотреть Sanctus Urbs. Вдруг, что потом больше не удастся.

– Нет, – предложение мне не нравилось, и я решила сопротивляться.

– Чего ты уперлась как баран? – вклинилась Гертруда. – Юозапа дело говорит: нам обязательно надо посмотреть город. Что мы потом сестрам в обители рассказывать будем? Как все время в келье просидели?

– Делайте что хотите, – неожиданно весь мой внутренний протест сошел на нет, и я решила покориться неизбежному. Я уже давно знала: если девочки что-то решили и уперлись, то все, с места их не сдвинуть. Проще уж согласиться, чем потом терпеть их нытье по дороге к сподвижникам.

Постучали, и, не дожидаясь разрешения, дверь распахнулась, на дороге появился все тот же дедок.

– Сидите? – едко осведомился он. – А вас ждут. Поторапливайтесь.

Я, не обращая внимания, на выкрутасы старого пенька, поспешно поднялась с топчана, схватила письмо со стола и поспешила на выход.

– Мне с тобой? – бросила мне вслед Герта.

– Нет, ждите здесь, – отрицательно качнув головой, я бросилась вслед за противным прислужником, который уже скрылся в коридоре.

Дедка мне удалось нагнать за поворотом, несмотря на возраст, он бегал довольно шустро. Прислужник провел меня по узкому ходу, проложенному внутри крепостной стены, затем через жилые флигеля вывел к отдельно стоящему трехэтажному строению.

Перед дверью нас ждал худой высокий мужчина, облаченный в традиционную черную сутану. Он окинул меня презрительным взглядом и холодно произнес:

– Его преосвященство очень занят. Надеюсь, ваше послание достаточно важное, чтобы расходовать на него и без того малое количество времени.

Я стиснула зубы, чтобы не сказать лишнего, и просто показала конверт брату.

– Ну что ж, следуй за мной.

Он распахнул дверь и зашел вовнутрь, я двинулась за ним. Мы поднялись на второй этаж, и остановились перед дверью украшенной искусной резьбой.

– Не занимай его преосвященство слишком долго, – наставительно повторил мужчина и постучал.

Раздалось требовательное: 'Да!', – брат повернул ручку, распахнул дверь и втолкнул меня в комнату. Я сделала невольный шаг вперед, оказавшись перед мужчиной лет пятидесяти, высоким и сухопарым. Он пронзительно смотрел меня единственным глазом, поскольку другой оказался затянут бельмом из-за вертикального шрама, что пересекал кустистую бровь и щеку.

Я проглотила сухой ком, вставший в горле, и хрипловато произнесла:

– Ваше преосвященство, спешное послание от матери настоятельницы Боевого Женского Ордена Святой Великомученицы Софии Костелийской, – и протянула мятый конверт.

Епископ забрал у меня послание, стараясь держать его двумя пальцами, как нечто неприятное, подошел к столу и при помощи кинжала лежащего на одной из папок, вскрыл, развернул, встряхнув небрежным жестом, и принялся бегло читать.

Я же стала разглядывать его кабинет. Я никогда прежде не была в епископских покоях, вернее была, но не настолько богато обставленных. Даже не верилось, что августинцы, ныне весьма бедные, я бы даже сказала разоренные из-за потери Сгарры, одного из самых больших портовых городов, некогда вольного, потом принадлежащего церкви, а теперь отвоеванного Ражпуром, государством распроклятых троебожцев, могут позволить себе такую роскошь. Даже у его преосвященства Констанса, являющегося епископом одного из самых богатых орденов, покои в монастыре были скромнее. А здесь стены покрывали кожаные пластины, с тесненным золотым узором; камин был выложен изразцами, с инкрустированным рисунком из каких-то синих и красных камней, мебель из золотистого пахгудского дуба, шелковый баразский ковер под ногами. Признаюсь честно, я прежде такого великолепия и роскоши не видела.