Валентин Сорокин - Макаки

Доделили. Русская земля опустела. Зарастает горькою полынью и горькою лебедою. Писатель настолько трагически переживает исход русского человека с родной земли, что сама русская земля, сама русская боль дает ему неистовую энергию и неистовую правду слова: читаешь и плачешь над книгой "Вечерний благовест или реквием по Берёзовке".

"У предпоследней избы, слегка завалившейся набок, сухонькая долгожительница весело скребла ножом по печной заслонке, припевая в такт своим шумным скребкам:

Я не тятькина,

Я не мамкина —

Я на улице росла,

Меня курица снесла».

А где же дети, внуки и правнуки наших дедов и наших бабушек, а где наши отцы и матери? Отцы — под Курской Дугою и под Сталинградом, а матера — под крестами, забытых и стёртых с лица земли хуторов и деревень. Осиротелые вдовы, кормилицы осиротелых детей, осиротело лежат под лебедою и полынью уничтоженных балалаечных и гармошковых хуторов и деревень…

Вспоминаю, читая прозу Анатолия Жукова, почти забытые мною строки Николая Некрасова, стонущего сердцем классика:

Родина мать! по равнинам твоим

Я не езжал еще с чувством таким!

Вижу дитя на руках у родимой,

Сердце волнуется думой любимой:

В добрую пору дитя родилось,

Милостив бог! не узнаешь ты слез!

С детства никем не запуган, свободен,

Выберешь дело, к которому годен,

Хочешь - останешься век мужиком,

Сможешь - под небо взовьешься орлом!

В этих фантазиях много ошибок:

Ум человеческий тонок и гибок,

Знаю: на место сетей крепостных

Люди придумали много иных,

Так!.. но распутать их легче народу.

Муза! с надеждой приветствуй свободу!

Стихи написаны в 1861 году. А мы, народы России, в 2006 году лишь смутно ожидаем улучшения бытия на селе, когда село вытеснено из нашей жизни раскулачиваниями, войнами, тюрьмами, водкой, поборами, абортами и ненавистью к крестьянству России со стороны различный проходимцев от науки и власти!..

***

Да, книга эта вышла благодаря радушной заботе и материальной помощи в её издании земляков писателя и их руководителя Анатолия Ивановича Голубкова, замечательного специалиста сельского хозяйства и известного в стране директора СПК им. Н.К. Крупской Ульяновской области. Спасибо ему неувядающее!

Российский союз писателей, обращаясь к нему с просьбой, писал, что прозаику Анатолию Николаевичу Жукову, который вырос и долгое время жил и работал в этом совхозе, исполняется 75 лет, и чтобы отметить этот серьезный жизненный рубеж, надо издать хотя бы однотомник его избранных сочинений.

Да, в другое бы, в недавнее время, которое клянут нынешние хозяева жизни, вышла бы наверно не эта книга с нищенским тиражом, а собрание сочинений. Ведь прежде его сборники повестей и рассказов издавались стотысячными тиражами, а романы "Дом для внука" и "Судить Адама!", кроме журналов, печатала "Роман-газета" по два с половиной миллиона экземпляров первый роман и 3,4 миллиона экз. второй. Потом они ещё и переиздавались отдельными книгами.

Не удивительно, разумеется. Обычное дело. Не порнуха же какая, не нынешняя чернуха, а серьёзные книги. Да и писатель надёжный, даровитый, опытный. Национально неколебимый и братский.

Первый свой рассказ Анатолий Жуков напечатал пятьдесят с лишним лет назад в газете "Защитник Родины" Одесского военного округ. Рассказ доверительный, сердечный — о солдатской службе и дружбе, его похвалили, дали литературную премию на конкурсе, а командир полка вызвал и решил так: хватит топать в сержантах, аттестуем на лейтенанта, и расти офицером до самого верха. Маршал Жуков, правда, уже есть, но может дотянешься до полковника, талантом не обделён.

— У меня другой талант, товарищ полковник, — сказал Жуков. — И не военный, а настоящий русский, крестьянский.

— По-твоему, военный талант — не русский, да? — осердился полковник. — Ладно, дослуживай срочную, неволить не буду.

На четвёртом году Анатолий Жуков уволился из армии и вернулся в свой совхоз, где работал с раннего отрочества, как все ребята в военные и послевоенные годы. На лошадях, на волах, плугарём и сеяльщиком на тракторах, копнильщиком и штурвальным на комбайнах, на сенокосе, на зерновом току — куда пошлют. Широкий профиль.

После армейской службы жизнь в совхозе показалась ещё роднее, свободней, и он стал между делом писать стихи, очерки, рассказы, посылая их в районную и областные газеты. Печатали охотно, а "Ульяновская правда" присудила даже премию на литературном конкурсе. Потом сектор печати обкома партии послал его в районную газету. Заодно, сказали, и среднюю школу закончишь, а то семилетки маловато не только для писателя, но и для журналиста.

Район был приволжский, сельский, и его, потомственного крестьянина, назначили заведовать сельхозотделом редакции. Дали фотокамеру, мотоцикл, моторную лодку (для рыболовецких колхозов на Волге) и верховую лошадь на весеннее и осеннее бездорожье. День ездишь, день – пишешь, а первую половину ночи – в вечерней школе. Выходные, праздничные и отпускные дни – для чтения и литературной работы. Читал он всегда много и писал теперь регулярно. На тридцатом году Жуков выпустил в Ульяновске первую книжку рассказов, а вечерней школе получил аттестат зрелости. Через год выдержал конкурс в Литературный институт и оказался в Москве. Как в другом мире. И сразу же захотелось сберечь, спасти тот первый, начальный, крестьянский мир, родной и любимый, чтобы он оставался живым навечно.

Сейчас уже видно, что если не все, то главные события того мира ярко запечатлены в его рассказах и повестях. Ведь жизнь военного и первое пятилетие послевоенного времени в русской деревне можно назвать героической — так самоотверженно работали здесь подростки, солдатки и вдовы, оставаясь по-прежнему добрыми, нравственно чистыми, удивительно жизнерадостными людьми. Такими они и остались в рассказах "Надежда", "МУ-2", "Песни о любви", "Колоски неспелые, необмолоченные", "Удочка из Европы", "Зеленоглазая ты моя" и др. Их нельзя читать спокойно: то слёзный комок сдавит горло, то не удержишься от улыбки, от смеха... Полный букет чувств.

Служба в армии мирного времени тоже показана правдиво, но она спокойней, светлее, особенно в рассказах "Мужлан", "Песни ветерана", "Жил-был Курыль-Мурыль"... Армия-победительница была тогда авторитетной, генералы, офицеры и старшины-сверхсрочники — почти все фронтовики, а солдаты и сержанты срочной службы под их отеческим и братским началом чувствовали себя как в дружной семье. Ничего подобного нынешней уголовной дедовщине, солдатского мордобоя, дизертирства в мирное время не было тогда и в помине.

Да и сельская обстановка-то тех лет, конечно же, выравнивалась с каждым годом, становилась хоть и не совсем ещё безбедной, но уже сытнее, карточки отменили, цены стали регулярно снижать. Мягче становилась жизнь, утешней. Может, ещё и потому, что тогда мы были не господами, а товарищами. А не шапочными "здравствуй и прощай", а товарищами по труду, соратниками по одинаковой народной жизни, единодумами. Даже драматические сюжеты (больничная повесть "Под колёсами", например, — об инвалидах и увечных) оставались духоподъёмными, сердечными и давали читателю положительный смысл для жизни. Берегли в человеке желанную радость.